Алла Дымовская - Шапка Мономаха

И денег в казне полно, и за баррель дерут так, что Луну можно осваивать прямо сейчас. И кто надо сидит на исправлении там, где ему и положено, и губернии приведены кое-как к одному знаменателю, и армейские почти не жалуются, и гражданские не слишком голодают, а напротив, теперь желают зрелищ. Живи да радуйся, а как угробишь себя трудами, то, может, и памятник отжалеют на непоследней площади. И выйдет второй Ермолов не хуже первого.

Только зараза, что идет с Востока, плевать хотела на все его планы. Идет-то она с Востока, да ведь и на Западе словно белены объелись, пытаются нарочно столкнуть лбами, и самим невдомек, какого джинна выпускают на простор. Обклались по первое число заокеанские союзнички и перевели стрелки, а у него народонаселения на безразмерной территории сто двадцать миллионов курам на смех. И жадных глаз вокруг полно. Пока страна спокойно спит, а что будет завтра? И подумать страшно. Тайные переговоры с Объединенным Халифатом провалились, спроси почему, ведь все же, что могли, сделали. А теперь жди скандала и с багдадскими послами из Новой Вавилонии, тут уж спасибо Турандовскому, что удружил. И разведка доложила дружно, что копят, копят они там за пазухой здоровенные томагавки. Хорошо, хоть товарищ его верный, господин президент Султан-Гиреев, хозяин Семиградья, пока прикрывает ему и себе задницу. Но и за него могут взяться в любой момент, граница – вот она, под боком. А там Белопалатинский космодром и еще много чего интересного. Долбанут – так костей не соберешь. Ермолов и без того уже отдал негласный приказ сократить международные новости по всем каналам до минимума. Пусть пока сообщают об открытии свежеустроенных храмов и о святых мощах, по его же распоряжению нещадно таскаемых из одного конца страны в другой, даже и из Афона выписал на поклонение останки Святой Магдалины. Патриарх пусть и ворчит, но пока терпит, хотя поток богомольцев ныне такой, что впору мавзолей отдавать под странноприимный дом.

Тут, однако, уединенное его пребывание, как и ход неутешительных мыслей, было прервано. Впрочем, сам же велел: в девять утра как штык, что бы ни случилось. Вот Альгвасилов и явился, не самый важный, но любимый его референт, хороший парнишка, преданный ему, как фанатичный индус колеснице Джаггернаута.

То да се. И нежданно – вроде как заминка в расписании. Ермолов вопросительно поднял бровь.

– Отец Тимофей очень просит принять, – осторожно поведал Альгвасилов и немного зацвел румянцем на свежих щеках.

Это было действительно необычно. Духовник не духовник, а скорее давний друг сердечный, каких наживают в невзгодах – вроде и ничем не примечательный приходской протоиерей, теперь по его воле – официальный исповедник президента. И ведь не возгордился. Только издергали беднягу отца Тимофея всего: попроси того да попроси этого, – а он и отказать не может, и к Ермолову не пойдет с челобитной ни за что, скорее язык свой проглотит. Вот он и приказал стороной дознаваться о печалях отца Тимофея, в миру Петра Лукьяновича Оберегова, и жить мешающим просителям наступать на хитрый хвост. И ведь он, Ермолов, для отца Тимофея до сих пор не столько Ермолов, а щуплый паренек с нотной папкой в руках, которого некогда местный хулиган Петька Оберегов запретил трогать во дворе, а после сам за руку и отвел в боксерскую секцию. И объяснил на русском народном, каким лучше владел, – пианино, оно конечно хорошо, но его с собой не вынесешь и по морде им не треснешь, то ли дело кулаки. И велел – без разряда ему на глаза не попадаться, выдерет. Дома мальчика Вову, конечно, ожидало тогда бурно-интеллигентное объяснение с обоими родителями, но все же перчатки ему были куплены, равно как и миниатюрная груша. Определен он был, хрупкий и доходяжный, в наилегчайший вес. Но с возрастом даже дорос до полулегкого, а спустя несколько лет, путем недетских страданий и долгих, муторных усилий, предъявил Петьке, только что вернувшемуся с армейской пограничной службы, не то что разряд, а всамделишную медаль за первое место на областных соревнованиях среди юниоров. С тех пор так и повелось, что за все свои первые в жизни места и за гремучие неудачи, каких тоже выпало немало, Ермолов как бы отчитывался. Нет, не перед рукоположенным отцом Тимофеем, а именно перед тем самым хулиганистым Петькой, некогда так нахально вторгшимся в его детское существование.

Но никогда отец Тимофей не напрашивался к Ермолову сам. Ждал, когда позовут, понимал, что мальчик Вова давным-давно вырос и перерос его самого и что в его силах лишь посочувствовать безмерной ноше, возложенной отныне на его бывшего младшего друга. Значит, случилось нечто экстраординарное, раз отец Тимофей просит о встрече, да еще столь официальным образом.