Толстова Татьяна - Песнь молчаливых камней.

Чужая боль тысячами игл-воспоминаний пробежалась по позвоночнику. Что эти сволочи творят с тем несчастным парнем, а? Рука невольно сжалась в кулак.

В коридоре послышались мелкие, шаркающие шаги. Приглушенное покашливание, переходящее в гортанные хрипы, раздалось возле моей двери. Звуки, напоминающие гудок паровоза, заставили вздрогнуть - это моя соседка по квартире сморкается в край засаленного халата.

- Фу… Опять эта детдомовская наркоманка дымит. Весь дом провоняла, гнида, - прошипела за дверью баба Нюша.

Детдомовка… Как жутко звучит это слово в шесть лет. Детдомовка… Как больно хлещет оно в двенадцать. Детдомовка… Как рвет сердце в восемнадцать. Да, я детдомовка! И говорю это гордо в двадцать два. Я прошла через все круги ада и выстояла. Самостоятельно! Одна! Без чьей-либо помощи. Эта обшарпанная комнатушка в коммуналке - все, что смогло дать мне государство, об остальном я позаботилась сама. Не сломалась и выстояла. Теперь вот живу в маленькой двухкомнатной квартире хрущевской пятиэтажки на пару со старой и вечно всем недовольной бабой Нюшей. Ее собственные дети редко тут появляются, потому что не имеют ни малейшего желания общаться с матерью. А если и забегают на пять минут, то с одной целью - узнать, померла старушка, или еще коптит небо. За комнатой охотятся.

Только долго им ждать придется - бабка помирать не собирается, она за жизнь двумя руками держится.

А дефицит общения баба Нюша пополняет мной. Каждый день устраивает склоки, все время ворчит и угрожает милицией. Старухе за семьдесят, но фантазия у нее неуемная и богатая. Даже не знаю, чего ждать от нее в любой момент. Одного не пойму - откуда берутся люди, которых хлебом не корми, только дай причинить боль другому? Удовольствие получают? Или это по принципу - сделал гадость, на сердце радость?

Зачем, ну зачем ты, баба Нюша, постоянно режешь по живому, без устали напоминая мне, кто я такая? Да, меня воспитало государство, а не родители, но разве это так важно? Ведь я единственная из группы номер пять, кто смог поступить в институт, пусть и на вечернее отделение, но поступить! Одна из немногих, кто не опустился, не превратился в шваль, не потерял человеческое достоинство. Да, детдомовская, но цену себе знаю!

- Отвали, - я чуть слышно вздохнула.

Шарканье старушечьих ног стихло - значит, притаилась, как партизан, возле моей двери.

- Нинка, гарпия, всю квартиру прокурила, прошмандовка!

Я представила, как бабка трясет кулаком в мою сторону. Пусть грозит, жалко что ли… Лишь бы опять на двери пакость рисовать не стала, гробы там всякие, кресты.

Тяжело потом все это дело отмывать, да и неприятно до жути. Откуда у бабки такая краска? Воняет мерзко и въедается так, что не отдерешь. С довоенных лет хранит, что ли? А дверь моя и мне ее жалко. Но даже выходки соседки, мелочи по сравнению с тем, что творилось у нас в приюте.

После того, как меня вместе с остальными одногруппниками торжественно и с почестями выставили из детского дома, - ибо совершеннолетние, нечего лопать казенные харчи, - я пребывала в состоянии эйфории. Свобода! Теперь я принадлежала самой себе, а не стае малолеток. Детские банды - самые беспощадные, самые жестокие. Принцип выживания у стаи один - нападать всем скопом, как это делаю шакалы, и рвать на части без сострадания. И никто из взрослых не заступится, ни у кого не появляется желание влезть. Кому нужны брошенные щенки?

Вот и приходилось молча переносить все унижения. В детских бандах жестоки все: и ребята, и девчонки.

У меня была подруга… Была… Чем Олеся не приглянулась Люське, мне до сих пор непонятно. Впрочем, теперь это уже неважно. Леси нет, и я никогда больше не услышу ее звонкий смех. Люська, будучи старше нас на два года, считалась в детском доме "центровой", то есть главной. Любимым ее занятием было издеваться над теми, кто не мог постоять за себя, дать сдачи. Мою подругу она откровенно ненавидела и старалась при любой возможности причинить ей боль.

До выпускного Олеся не дожила - повесилась в туалете, не выдержав издевательств.

Я ревела месяц, не меньше. В душе бушевал ураган ненависти и желания разорвать Люську руками, зубами. Унизить ее точно так же, причинить боль в сто раз сильнее.

И осознание собственного бессилия вызывало еще большую злобу. Безнадежность стальным ошейником перехватывала горло, мешая дышать. Безнадежность…

Многие из моих знакомых находили выход из этого состояния в алкоголе и наркотиках. Как и остальные в стае, тоже пробовала и то, и другое. Врать не буду, эффект поначалу нравился, но что-то внутри меня потребовало прекратить подобные эксперименты. В принципе, примеры, чем все это заканчивается, были перед глазами.