Артем Тихомиров - Рыцарь Железного Кулака

– Но я же не человек. Не могу я стать странствующим рыцарем!

Хакон посмотрел на него и покачал головой.

– Можешь.

– А если я не хочу?

Огр пожал плечами.

– Я не знаю, как тебе это объяснить. Верь или не верь. Но я видел тебя только в этой роли… Если мы обратимся к нашему жрецу, он подтвердит, хотя этот пьянчужка успел за годы дружбы с самогоном подрастерять большую часть своих способностей. Можно бросить руны, и они, убежден, сообщат то же самое…

– Ну, раз так…

– Я научу тебя всему, что знаю, – сказал Хакон.

Браги молчал и смотрел на свои большие руки.

Он был девятым ребенком. Деревушка, где он появился на свет, прилепилась к склону горы, две дюжины крытых соломой глинобитных домишек и дорога, бегущая к перевалу. Зимой – пронизывающий холод, осенью – дожди и слякоть, летом – удушающая пыльная жара. Браги вспоминал, как бегал к ручью с другими мальчишками и собирал цветные камешки, как сгребал навоз и доил тощую козу. Память раскрыла перед ним один из своих тайников. Он был самым младшим, самым грязным и самым голодным из детей. Спина его всегда была в заживающих рубцах от поводьев, которыми отец, настоящий отец, охаживал его при каждом удобном случае. Браги подбирал объедки с пола и вылизывал тарелки после того, как старшие братья и сестры съедали свои скудные порции. Большую часть времени весной и летом он жил в лесу, боясь возвращаться домой, где его не ожидало ничего, кроме отцовской ненависти и материнского презрения. Браги работал у них за кусок черствого хлеба и часто не получал даже этого, зато его щедро награждали пинками и зуботычинами. Братья и сестры беспрестанно дрались между собой и все вместе колотили младшего с несказанным наслаждением, будто он был виноват в их нищете, в том, что деревушка умирала и неумолимо зарастала грязью.

Однажды отец на глазах у матери исхлестал его поводьями и оставил на дворе истекать кровью. Так Браги еще никогда не били. Его спина превратилась в кровавое месиво, лохмотья даже отдаленно перестали напоминать одежду. Он лежал в грязи и курином навозе, а птица ходила вокруг него и деловито кудахтала, словно насмехаясь. Браги попытался вползти в дом, но его не пустила старшая сестра. «У нас и так многовато ртов, – сказала она, – так что здесь для тебя больше нет места. Проваливай!» Браги полежал еще немного. Он привык молчать, а потому и сейчас не произнес ни звука. Если он плакал, становилось хуже. Браги дал себе слово, что больше не станет умолять о пощаде, ведь от этого все равно не было толку. В углу двора он пролежал до позднего вечера, и никто не поднес ему даже воды. Как только появилась возможность, он поднялся и ушел прочь, ни разу не обернувшись. Ни тогда, ни спустя полчаса, когда с трудом, спотыкаясь и падая, добрался до околицы. Браги приказал себе навсегда забыть это место – и на долгие годы ему это удалось. Он пересек перевал, шел по лесу, питаясь ягодами, грибами, кореньями и корой, пил воду из ледяных ключей, дрожал от холода по ночам и однажды едва спасся от медведя. И спустя неделю оказался в местах, о которых даже не подозревал. Мимо городка проходил торговый тракт, на котором его подобрали купцы. Один из них взял Браги в качестве служки. Поначалу казалось, что все горести позади. Купец кормил его и не особенно нагружал работой, пока караван был в пути, даже вылечил его раны. Спустя три месяца Браги вновь получил свое – на этот раз его избили вымоченными в рассоле розгами за то, что он пролил молоко. Теперь побои не прекращались ни на день. В конце концов Браги сбежал от купца. Так начались его скитания по городам и деревням. Он ночевал в канавах, побирался по дорогам, боролся с такими же оборванцами за кусок плесневелого хлеба. Его поймали, продали в рабство, но он сумел сбежать до того, как получил клеймо. К тому времени он освоился с таким существованием, стал бродячей собакой, готовой пустить в ход зубы и драться за свою жизнь до последнего вздоха. И Браги делал это год за годом. Всякий раз, когда ему удавалось отыскать какое-нибудь более-менее благополучное место, это все равно была самая грязная и унизительная работа. Он не поднимал головы, но смотрел исподлобья, как звереныш. Это еще сильнее злило хозяев – и они пускали в ход палки, кулаки и плеть. Опять и опять его судьба возвращалась к исходной точке: отец бросает окровавленные поводья и уходит в дом хлебать гнусное пойло; мать не говорит своему последнему сыну ни слова, а братья и сестры смеются… Так будет всегда, если это не прекратить.