Сергей Булыга - Весьма похвально

– Понял, – ответил сколяр и ушел.

А потом, до самой полуночи, он сидел на круглом табурете, смотрел на козлорогого барана, начертанного над дверью, и думал, сомневался. Но лишь только часы начали бить полночь, сколяр поспешно сошел с табурета, ступил к порогу, размахнулся…

И начисто стер – рукавом – со стены крутые козлорогие рога! Смиренномудрый, охранявший вход, остался без рогов. Теперь любая видимая и невидимая нечисть могла беспрепятственно проникнуть в мансарду…

Однако сколяр не думал об этом. Он сложил руки на груди, закрыл глаза, сосчитал до трехсот тридцати семи, затем мысленно произнес имя дочери смотрителя…

И та – в белоснежной рубашке, с распущенными волосами – неслышно вошла в его каморку. Сколяр, сгорая от скромности, осторожно взял ее за руку…

Тела их потеряли весомость, и они, взявшись за руки, выплыли в раскрытое окно и полетели по ночному небу, ярко освещенному полной луной. Белоснежная рубашка дочери смотрителя развевалась так легко, так свободно и так восхитительно, что сколяр не на шутку опасался, как бы у него не закружилась голова и он не упал и не разбился о бренную землю. Вот почему он все крепче и крепче держался за руку своей избранницы.

Шло время, а они легко парили в полуночном небе, рукава их широких одежд, подобно крыльям, трепетали на свежем ветру. Земля под ними… Нет, на землю они не смотрели; они смотрели друг на друга и улыбались. Сколяр, столь сведущий в графориторике, не раз порывался завести любезные речи, однако даже во сне он не решался разомкнуть уста – его преследовал страх, как бы оскорбленный козлорогий баран не отомстил ему, отняв разум и красноречие. А посему, думал сколяр, чем изрекать банальные глупости, лучше просто молчать и лететь, любоваться возлюбленной и ждать того момента, когда отступит страх и на смену ему придут радость и приличествующие полету речи.

Но, как известно, летняя ночь коротка, и вскоре сколяр, так и не избавившись от страха, увидел, как заалел восток. Тогда, дабы не разбиться – ведь утром сон проходит, – он резко взмахнул крылом… простите, резко взмахнул широким рукавом балахона, и они полетели обратно.

Очутившись у себя в мансарде, сколяр разжал ладонь…

И дочь смотрителя тотчас исчезла. Сколяр, немало этим раздосадованый, торопливо открыл глаза, огляделся по сторонам…

Да, так оно и есть – ее здесь больше нет, а есть только топчан, табурет да окно, дверь, стены, потолок, козлорогий баран без рогов… и это всё. Нет, еще первый солнечный луч. Теперь уже точно всё. Растерянный и втайне восхищенный, сколяр сел на топчан, задумался… и так и просидел до самого полудня.

А в полдень он торопливо вышел из мансарды и поспешил в книгохранилище. Смотритель, привыкший к его ежедневным визитам, уже ждал сколяра у порога.

– Любезный юноша! – приветствовал старик. – Вы только посмотрите, что я обнаружил! – и, с благоговением перелистывая запыленные страницы, стал торопливо объяснять: – Да это труд Великого Молчальника из Гель-Гнаи! И почерк его! А название! «О пользе воздухоплавания, о воздушных реках и течениях». Взгляните!

Сколяр взял книгу и воззрился в мудрые строки, искоса поглядывая на дочь смотрителя. Девушка, не поднимая головы, вышивала мелкой гладью. Она, вне всякого сомнения, была в весьма печальном настроении. А вдруг…

Ну, да! Сколяр нахмурился. Он-то, подумал он, теперь, конечно, счастлив. А она? Разве она просила его о давешней встрече? Нет и еще раз нет! Даже напротив: она, под властью чар, против собственной воли, была вовлечена…. Ох, ох! А что теперь? Что, если она – и, кстати, совершенно справедливо – теперь расценит его интерес к воздухоплаванию как бесцеремонный призыв к новым полетам? Нет, так не годится! Девичья честь дороже мудростей Великого Молчальника! Хотя…

И все же…

– Воздухоплавание, – как эхо повторил сколяр. – Благодарю, но я, простите, не верю, чтоб бескрылый человек мог вознестись на такие высоты.

И, взяв девять книг по прикладной теологии, он поспешно раскланялся и удалился к себе в мансарду.

Там, лежа на необструганном топчане, он долго размышлял о случившемся… и к вечеру окончательно убедился в том, что он сегодня был не прав. О, ну еще бы! Нельзя было юлить, нельзя было хитрить, а нужно было прямо, честно подойти к дочери смотрителя, упасть пред нею ниц, признаться в том, что он, преступив всякие приличия, наслал на нее чары, но теперь, желая быть прощенным, предлагает ей руку, сердце и мансарду, хотя прекрасно понимает, что женщина в доме – к несчастью, то бишь к прекращению каких бы то ни было смиренномудрых одиночеств… Вот это было бы достойно, по-сколярски! Но он не сделал этого! Он промолчал! Он трус! Глупец! Козлорогий баран лишил его разума! И правильно! Ибо такое жалкое ничтожество как он не имеет права предаваться магии! В порыве справедливого гнева сколяр выхватил из очага раскаленный уголь и, не чувствуя боли от ожога, дорисовал барану козлорогие рога, так неосмотрительно стертые им накануне.