Дэн Вилета: Дым

И, вплетаясь в их дымы, непредсказуемый, то более управляемый, то более взрывной, чем у Чарли или Томаса, плывет дым Ливии, фиолетовый и зеленый. Тут ее мать, в слезах, перед клеткой, которую она построила для плененных мальчиков и девочек. Ее отец, привязанный к кровати на чердаке, взирающий на нее со страхом. Рудокоп Фрэнсис, тянущий за собой пони на кривых ногах. Грендель, ее ангел-убийца с короткоствольным пистолетом в руке. Маугли, который икает и испускает свое первое облачко дыма. Томас, полуобнаженный, протягивающий ей черноту маски. Чарли, что во тьме приникает языком к ее языку.

— Да? — спрашивает она в дым, закрыв глаза и держа руками обоих мальчиков.

— Да, — говорит Чарли.

— Да, — говорит Томас. Он вынимает пробку, наклоняет мерную склянку и поливает голову Джулиуса кровью. В следующий миг Чарли толкает тело Джулиуса к центру бассейна. За трупом тянется сажа, его свадебный шлейф, его погребальный саван.

Потом они отступают, Ливия, Томас и Чарли.

И мчатся прочь со всех ног.

Как начать революцию?

Надо окрестить труп.

Вот что мы скажем, когда нас будут расспрашивать через сколько-то лет. О, нам будут внушать, что у нас были неправильные мотивы. Чарли якобы сделал это, потому что ему было стыдно за родителей. Ливия — потому что хотела произвести впечатление на свою мать. А я — потому что люблю их сильнее, чем боюсь себя. И еще потому, что мысль о возвращении в школу была для меня невыносима.

Но разве у кого-нибудь бывают причины лучше этих?

Мы дожидаемся дыма на берегу Темзы. Мы не одни. Собралась целая толпа желающих посмотреть, как ниже по течению реки зреет штормовой фронт. Кое-кто покидает город. Они идут так быстро, что еще до наступления темноты окажутся в окрестных графствах. Непрерывный поток бродяг, вытаптывающих лужайки добропорядочных людей. Предвестник перемен.

Мы мало что видели перед тем, как выбрались из канализации. Никаких взрывов, никаких фейерверков. Что-то шевельнулось в бассейнах за нашими спинами, какая-то тень легла на воду. И все. На улице стояла тишина. Только в тюрьме рядом с табачной фабрикой пел заключенный, одинокий тенор, стараясь выйти за пределы своего диапазона. Чарли спросил, не хочет ли Ливия вернуться к Гренделю и узнать, как чувствует себя ее мать, но та лишь мотнула головой. Ливии нужна любовь матери; она очень переживает из-за ее ноги. Но и сердится на нее. Поэтому мы отправились бродить по городу.

Рассвет занимался неторопливо, и мы ходили без остановки, чтобы не замерзнуть. Не сговариваясь, мы оказались около нашей церкви как раз в тот момент, когда выглянуло солнце. Ворота по-прежнему заколочены, стекла выбиты, но в первых солнечных лучах на крыше заблестел крест. Медь. Чудо, что его еще не украли.

Когда рассвет перетек в утро, мы забеспокоились.

— Может быть, — сказал Чарли, — может быть, не получилось.

Он сказал это со странной интонацией, будто не знал, что́ нужно чувствовать.

— Может быть.

Около десяти часов мы увидели, что река закипает.

Это случилось очень быстро, в глубине вод. Там стала распространяться темнота, так, словно вверх по течению поднималась стая черной сельди, отрекшейся от морской соли. Со скоростью темной мысли. На поверхности, подрагивая в одном-двух дюймах над водой, образовался дым и потек второй рекой, повторяющей изгибы первой.

Настоящая перемена, однако, произошла вдали от нас. Там, на востоке Лондона, где река расширяется и начинает путь в море, что-то взорвалось. Я не могу найти более подходящего слова. Колонна дыма, достигающая неба, с четкими границами около земли, которая расходится под облаками на тысячи нитей и растекается во все стороны. Бог знает, что это было. Должно быть, где-то в этом месте Себастьян устроил выход из каналов. А может, туда приплыл Джулиус, принесенный странными течениями, и лишь там высвободил всю мощь своего погребального костра. Или Оживление отыскало настолько черную сажу, что по сравнению с ней бассейны Себастьяна оказались обычными лужами. Плевком в океане. В облаке зарождается дождь. Мы слишком далеко от него, чтобы понять, какого он цвета — черного или нет.