Виктория Шавина: Дорога в небо

Низкое Солнце сияло сквозь перистую пышную крону одинокого дерева, и саванна казалась чёрной, а небо взлетело высоко. Хин ехал на пару айрер впереди охранников и всё наигрывал пальцами левой, свободной от поводьев руки, мелодии на шкуре ящера.

Крепость давно скрылась за горизонтом. Молодой мужчина подумал о ней, как о средоточии времени: там дневные часы казались короткими. Хин всегда знал, где должен быть с утра, за чем проследить днём, какие указания отдать к вечеру.

Слуги в крепости ещё понимали значение минут, но уже в ближней деревне течение времени замедлялось. Орур один мыслил и реагировал в привычном для Хина темпе. Загонщики, воины, женщины, даже дети — все они порою казались правителю существами из другого мира. Неторопливо и размеренно подданные беседовали, присаживались помолиться или поработать. Важные для них сроки исчислялись днями, а то и неделями. Загонщики гнали монстров, воины деревни забивали улов, вместе с женщинами разделывали. Потом мужчины отправлялись на стройку таскать камни и месить растворы или ковали дорогой металл, ввозимый из Осени, учились стрелять из луков. Их жёны и дочери сушили и коптили, вымачивали и варили мясо, чтобы вышел яд; выделывали шкуры, пряли нежную шерсть пушистых оборотней и длинную, тонкую — муроков; ткали полотна и красили их в белый цвет, укладывали в формы и варили в дурно пахнущем растворе, чтобы получить плиссировки, столь любезные сердцу летней. И так повторялось из раза в раз, пока не случалось войны.

Порою загонщики привозили что-нибудь необычное из своих блужданий за Кольцом; иногда хозяин реки — как они звали недовольную рыбу с очень уж внимательным взглядом — позволял удить. Иной раз мужчины, отклонившись от обычного пути, находили глину. Из неё летни лепили горшки, игрушки и обереги. Для малышни и подростков это превращалось в праздник. Им отдавали игрушки и весёлые краски: жёлтую, коричневую, зелёную и синюю — в то время как взрослые сосредоточенно покрывали горшки чёрным лаком.

Деревни более удалённые казались Хину омутами тишины. Люди там едва ли интересовались проезжими всадниками, хоть бы те везли с собой десяток знамён. Может, маршируй мимо армия, они бы встрепенулись, отклеились от порогов своих хижин, перестали чуть ли не целыми днями молиться то ли древним, то ли уже новым Богам под покровом дырявых шкур.

Молодой мужчина любил путешествовать. Он привык сносить палящие солнечные лучи и ветер, жаркий и душный. Радость воспоминаний приподнимала уголки его губ, когда человеческие селения терялись из виду, и всюду: впереди, позади, куда ни махни рукой — ложились недвижные, губительные просторы. В них была цельность до последнего штриха: тени от крошечного камня или маленьких фигурок трёх всадников, упрямо ползущих куда-то. И тогда Хин мысленно отказывался от титула избранного Богами, от суеверия о человеке, чьи руки держат нити, протянувшиеся к двадцати тысячам жизней. А, может быть, он спятит и развяжет гибельную войну; неужто все эти двадцать, не спросят, не подумают сами — пойдут на смерть?

Саванну не обманывали титулы. Правитель знал, что по его приказу река не вернётся в прежние берега, с небес не прольётся дождь, и не наступит осень. Никогда не наступит осень.

Обширная земля куталась в сумерки и пыль. Здесь кровь лилась задолго до рождения Хина. И когда его не станет, история не прервётся. Кто-то ещё будет скакать по пустынным краям, слушать или не слышать песню ветра. И он, возможно, будет счастливее, если сам поверит, что эти безбрежность и безвременье принадлежат ему.

— Многоуважаемый господин из семьи Биё! — старомодная манера, человеческий голос, уже не молодой и ещё не старый. Так же почтительно, но громко — чтобы перекрыть шум вокзала — он повторил на униле: — Со-Биё-сиэ!

Сил'ан остановился, в его взгляде раздражение сменилось слабой тенью улыбки. Она быстро исчезла, и тогда высокое существо обернулось с плавной, предупреждающей и враждебной грацией змеи.

Люди в нарядных халатах — пассажиры поезда и те, кто пришёл их встретить — проходили мимо, не спеша. Кто-то беседовал, кто-то, ещё не свыкшийся с красотами столицы, со сдержанным любопытством осматривал большой уютный вокзал. Стоило только выстроить крышу над путями, как он превратился бы в ангар. И всё же архитектор нашёл удачное решение — тонкие, хрустальные колонны, несущие прозрачные арочные перекрытия пролётов и обрамляющие заполнение из бежевого, жёлтого и розового стекла.