Алексей Пехов: Летос

Сойка, опешив, подняла веки, но перед ней все еще плавали белые пятна, не позволяющие что-нибудь разглядеть.

— Скованный тебя задери, девочка. — Она сползла по стенке. — Ты явно не спешила.

— Мне потребовалось полтора дня, чтобы тебя отыскать. Но, конечно, пожалуйста. Я была рада помочь.

Лавиани усмехнулась, сплюнула горькую слюну:

— Эти твари исчезли?

— Твари? Здесь никого, кроме тебя, не было. А ты размахивала этой штукой точно безумная.

— Вот как? Ну-ну. — Сойка уже начала различать детали и теперь увидела, что сидит в коридоре, заваленном битой каменной крошкой.

Через окна проникал тусклый утренний свет. Все так же рокотало море.

— У тебя есть вода?

Указывающая сунула ей в руки полупустую флягу, и на минуту Лавиани забыла обо всем, жадно глотая влагу. За то время, что она бродила по миру шаутта, сойка и думать забыла, как хочет пить.

Ей пришлось приложить усилие, чтобы не выпить все. С некоторым сожалением она отдала флягу Шерон, покосившись на зеркало, точнее, раму с дымящейся сердцевиной:

— Твоя работа?

Девушка кивнула.

— Шаутт поймал меня в ловушку. Теперь небось он в бешенстве.

— Я убила его.

Лавиани хмыкнула, потерла подбородок, глядя на указывающую снизу вверх. Она не верила в это. Точнее, верила, что девчонка именно так и считает, но не обязательно это является правдой. Демоны коварны. Они могут показать все, что угодно. Как совсем недавно показывали ей.

— Тем лучше, — только и произнесла сойка. — А где циркач? Вроде я оставляла вас вместе.

— Он следующий, кого я собираюсь найти.

— Ясно, — сухо произнесла женщина, поднимаясь на ноги и думая о том, что если он попал в такую же передрягу, как и она, то, вполне возможно, парня уже нет в живых. — Ты видела шаутта. Значит, по крайней мере знаешь, зачем он звал тебя.

— Расскажу по дороге. Но сперва давай найдем Тэо. Без него я уходить не собираюсь.

Канат, сияющий золотом, казался бесконечным. Сколько бы ни шел по нему Пружина, тот и не думал кончаться. Слабо натянутый и ненадежный путь заставлял прилагать множество усилий, чтобы удержаться на нем.

Стопу опорной ноги приходилось ставить осторожно, каждый раз располагая пятку так, чтобы она ложилась на путь срединной частью. Спина ровная, но не напряженная, чтобы чувствовать центр тяжести, нога, находящаяся в воздухе, ловит баланс, так же, как и руки, поднятые выше плеч. В правой он держал широкий, распахнутый веер, секции которого были сделаны из полупрозрачной, ярко-розовой слюды. По нему то и дело пробегали всполохи, с тихим шипением разбрызгивая вокруг морозные искры.

Под Тэо жадно и грозно ревел Брюллендефоссен, ежесекундно сбрасывая вниз огромную массу ледяной воды. До него было рукой подать, и влажная взвесь давно пропитала одежду, волосы и холодила кожу.

Впереди возвышалась одна из двух башен крепости Калав-им-тарк. Она была совсем иной, чем когда он шел здесь в прошлый раз. Ее уже нельзя сравнить с обломанным волчьим клыком.

Огромная, массивная и зловещая — на ее вершине горело единственное окно, манящее его. Пружина знал, что именно оно цель путешествия, а также знал то, что не может повернуть назад, канат заканчивался в пяти ярдах за ним и с каждым шагом становился все короче, поэтому приходилось спешить.

Дважды сильная боль в спине заставляла терять баланс, и лишь веер спасал от падения. Порой Тэо слышал, как где-то за ревом слышится издевательский смех Хенрина.

Это было долгое путешествие. Такое же бесконечное, как если бы из Летоса он отправился в Пустынь. Но акробат не собирался сдаваться. Он знал, что живет, лишь пока продолжает двигаться вперед.

Когда прошло несколько часов и до окна оставалась всего пара сотен шагов, пробудился ветер. Молодой, злой, горный, и канат заплясал, заходил ходуном, стал извиваться, точно змея, умирающая в агонии. Тэо приходилось отбиваться от него веером, откидывать назад, перенаправлять, успевая отразить удар лишь в самый последний момент.

Он прыгнул в окно, когда опора под ногами загорелась, нырнул головой вперед, как в тот день, когда погиб господин Эрбет. Упал на пол, перекатился и понял, что стоит на широкой улице.

— Этого не может быть, — потрясенно прошептал Пружина.

Был яркий солнечный день, убивавший тени, пытающиеся прятаться среди белоснежных вилл, увитых виноградными лозами. В небе кричали птицы, кружась над городом огромным облаком.

Он застонал, когда боль пронзила позвоночник, отдалась в лопатке, накопилась и, разогнавшись, ударила прямо в затылок. Циркач упал на камни, сильно приложившись челюстью, отмечая какой-то частью сознания, что мостовая воняет лошадиным навозом.