Яна Алексеева: Ученье – свет…

Проделав малый ученический комплекс упражнений, ведьмочка убедилась, что все кости целы. Правда, добрая служительница застала ее в стойке мостиком… но это уже мелочи. Достаточно просто вежливо попросить прощения у схватившейся за сердце женщины и пообещать больше так не делать. И все же, появляться на улице не хотелось… здесь хорошо и прохладно, а там — самый разгар дня, жуткая жара и солнцепек… и вопросы, вопросы, вопросы!

В общем, когда Милава вернулась с риолоном и набитой барахлом сумкой, ведьмочка талантливо изображала, как ей, бедняжке, плохо, лежа на кровати и тихо-тихо художественно постанывая.

Судя по тому, как засуетилась княжна, в Лине пропал великий дар драматической актрисы. Пришлось приложить немало усилий, чтоб выпроводить подругу из комнаты. Это удалось только после напоминания о наверняка заброшенных на произвол судьбы заданиях магистра Алувьена и последствиях его негодования по этому, несомненно, важному поводу!

На следующий день, беспокойно покружив по комнате и задевая то кровать, то сундук, то скамью, девушка нашла, чем заняться, вспомнив свой предыдущий опыт пребывания в Доме исцеления темных. Она будет писать отчет!

Хм, не становится ли это традицией? Если да, то в следующем году также стоит ожидать неприятностей, заканчивающихся членовредительством… И как следует к ним подготовиться.

Толком привести в порядок заметки ей не дали. Очередная заглянувшая в комнату дама, оказавшаяся сиделкой одного из пациентов очень мило попросила девушку заменить ее на пару часов. Без сожаления отложив отвратительного качества бумагу и полусухие чернила (да, условия для творчества здесь ничуть не напоминали тиритские, разве что кормили чаще), Лина прихватила риолон и под причитания сиделки:

— Внуки мои, сорванцы эдакие, постоянного присмотра требуют… справишься, милая? Ведь ты вроде алхимией занимаешься? Хорошо себя чувствуешь? Что-то ты бледновата… но мои-то сорванцы… дашь ему попить? — удобно устроилась в одном из кресел в соседней комнате.

— Почему я? — удивилась девушка.

— Так все прочие заняты, раненых-то хватает, — расставляя бутыли, ответила сиделка, — ежели очнется — напоишь вот этим…

Почему ее не удивило, что пациентом оказался наемник, собственноручно подобранный в Степи? Выглядевший, надо заметить, не очень хорошо. Хм, хуже, чем Лина после общения с Черным Целителем. Сколько он уже без сознания мечется — дней десять? Даже больше… Лицо землистое, исхудавшее, сквозь повязки проступает… девушка понадеялась, просто какая-то мазь. Сколько в нем светлой крови, восьмушка? Достаточно, чтоб уже встать на ноги…

Неужели это так трудно, исцелить раны Кровопийц? Девушка отдернула руки от флаконов. Нет, нет, никаких экспериментов!! Лучше помузицировать!

Его заставила очнуться музыка. Из горячечного бреда, в котором он раз за разом куда-то бежит, кого-то спасает, вывела тонкая дрожащая нить, неожиданно превратившаяся в дорогу, уверено разрезающую тьму своим звучанием.

Неуверенные переливы незнакомой мелодии…

Тихий голос, подбирающий слова на смутно знакомом наречии…

Внезапно музыка оборвалась резким диссонансным аккордом, и голос, выводивший только что нечто собственного сочинения, с любопытством воскликнул:

— А это что такое?!

Шелест и звяканье сменились натужным пронзительным скрипом. Еще не вполне осознавая происходящее, Айрес Тирал открыл глаза. Разум еще не совсем включился в реальность, но инстинкты и ощущения тренированного тела тут же обрушили на него гору информации.

Место незнакомое, но не опасное… в воздухе витает специфический запах, свойственный домам Исцеления. Почему он здесь? Провал в памяти тревожил… странная слабость во всем теле… Отчего? Занавешенное соломенной шторкой окно, сквозь щели пробивается яркий солнечный свет… Приграничье? Почему он в этом уверен? Стол, заставленный множеством флаконов, скамья и удобное кресло… в котором вольготно расположилась хрупкая миниатюрная фигурка. Знакомая? Странная… хищная.

Одной рукой задумчиво перебирая струны незнакомого инструмента, во второй вертела лист плотной белой бумаги, вынутый из тонкого футляра. Это… письмо. Память обрушилась холодной волной… удивление… он все еще жив?

Девушка задумчиво осмотрела лист с одной, затем с другой стороны… вчиталась в изящно начертанные руны… на ее лице промелькнула богатая гамма чувств. Удивление, растерянность, понимание, восхищение, злость… Оставив в покое инструмент, она поднесла к лицу письмо и прикрыла глаза, глубоко вдыхая призрачный аромат…