Виталий Каплан - Чужеземец

Переходов длиннее, чем в день пешего пути, не случалось.

Вернуться в Огхойю? Так их, наверное, уже вовсю разыскивают. Отправиться в Таорам? Это ж сколько идти придётся степью, прежде, чем можно будет рискнуть и насладиться уютом какого-нибудь постоялого двора на западной дороге… Нет, нереально, не хватит сил.

Гармай предлагал — пусти меня, господин, сбегаю в трактир какой придорожный, припасов накуплю. Но слишком силён риск. Наверняка же оба они объявлены в розыск, описаны их приметы, назначена награда… светиться поблизости от Огхойи не стоило.

Хорошо хоть, с водой проблем нет — струится меж камнями родничок, вода чистейшая и холодная — зубы ломит. Даже биокерамические зубы.

Что-то изменилось снаружи. Алан рывком сел, прислушался. Вот веточка треснула, вот вторая… ага, это уже напоминает шаги. И точно — кто-то быстро шёл сюда.

Скорее всего Гармай, но… рука сама потянулась к маленькому топорику, захваченному из старухиного дома. Чисто рефлекторное… от кого таким инструментом отмахаешься? Только и годен, что колья шалаша обтесать да мелкие дровишки наколоть. А «режик» мальчишка взял с собой, сунул под набедренную повязку. Не наигрался, выходит, в войну. Мало ему было «стаи» Рыжего Волка…

— Господин! — такого ликующего голоса он у Гармая ещё не слышал. — Пришла!

Пришла тётушка!

Отодвинув матерчатый полог (нестандартное применение хитону), сунулась в шалаш смуглая рука, а за нею и взъерошенная голова.

— Ничего себе… — только и присвистнул Алан. Потом схватился за полог-хитон, снял с сучков. Пускай мошкара летит… зато не являться же перед дамой в пляжном виде.

Вновь послышались шаги, чьё-то сопение, быстрый говор Гармая.

— Ну что, устроились вы тут неплохо, — раздался ехидный голос. Она! Тётушка Саумари! Вот это фокус…

Алан вылез из шалаша — в синеватые, только зарождающиеся сумерки.

Они все стояли шагах в десяти — Гармай, тётушка и лошадь. Мальчишка держал поводья, шоколадного цвета конь внимательно нюхал его руку, недовольно фыркая и то и дело шлёпая себя хвостом.

— Его зовут Гиуми, господин, — немедленно поделился важными новостями Гармай. — Ничего коняга, справный.

А тётушка молчала — только смотрела на него грустно, сложив руки на груди. В старинных фильмах, — вспомнилось вдруг Алану, — так глядели деревенские старухи, провожая сыновей на войну.

— Та-ак, — протянула она совершенно нелирическим голосом. — Отощали оба…

Ничего, оно для здоровья полезно бывает, коли в меру. Ну-ка, парень, запали тут костерок, да чтоб свету было поболе. А ты, — кивок в сторону Алана, — сюда иди.

Посмотрим, как твои увечья поживают…

— Господин! — подтаскивая к вчерашнему кострищу заготовленный хворост, сообщил Гармай, — а она нам пожрать привезла. И лепёшек, и сыра, и даже мяса козьего.

Живём!

Да уж, детская непосредственность. И как всегда — о главном.

— Вот такие дела, тётушка, — Алан протянул к костерку прутик с насаженным ломтиком вяленого мяса. — Так вот, значит…

Сумерки успели уже раствориться в ночи — тёплой, огромной как океан. Ночь дышала тишиной, и любые звуки — треск поленьев в костре, стрёкот кузнечиков, шорохи какого-то мелкого зверья — лишь подчёркивали её необъятность. Как исключения, подтверждающие правило.

— Да, дел вы наворотили, уж это точно, — в тётушкином голосе даже привычного раздражения не было, а только глухая тоска. И от тоски этой хотелось выть — в безлунное небо.

Тётушка была права. Права едва ли не во всём. Этот мир… Объект. С чего он взял, будто хоть что-то здесь понимает? Эти восемнадцать лет, что с орбиты подглядывают за здешней жизнью — сколько они весят? Изучить языки, понять письменность, зафиксировать фольклор — разве это означает понять? А разве земное прошлое — поняли? Нагородили теорий, умиляются в музеях на памятники древности, расписали в школьных учебниках, как оно, возможно, было — и успокоились. А если оно и было так — то вместе с тем и не так. Иная жизнь, иная логика. Всё иное… чужое. Глупостью и мальчишеством казалась ему сейчас вся эта затея. Хорошо хоть ума хватило ничего земного сюда не тащить — ни оружия, ни лекарств, ни прочей… аппаратуры. Иначе грош цена была бы всем его словам и был бы он таким… книжным прогрессором. Желающим осчастливить всех и даром… и чтобы никто никуда не ушёл. Хотя неизвестно ещё, что хуже — быть книжным прогрессором или книжным идиотом.

Сейчас, после слов тётушки, недостающие кусочки мозаики прыгнули на свои места — и картина получилась в жанре хоррора. Хаонари, оказавшийся адептом зверских культов Ги-Даорингу. Рабский бунт, неожиданно вспыхнувший и столь же быстро подавленный. Пламя вовремя зажгли, вовремя погасили… вернее, пригасили.