Уэйн Барлоу - Демон Господа

Со стороны Замка донесся долгий протяжный вой. Ганнибал знал, что это голос Семиязы, но ему показалось, что вопит сама оскорбленная и израненная Замковая гора. Что станет с этим неведомым полулегендарным существом, если Вельзевулу и его Замку придет конец?

Ганнибал скова посмотрел на возводимый мост. Тот рос на глазах. Разрушители стены теперь оставили в покое участок возле ворот и тянущегося к ним моста. Еще немного, и мост подойдет к воротам вплотную. Внизу, к началу моста, подвели оставшихся бегемотов. Ганнибал понял: Сатанакия хочет использовать их в качестве таранов, чтобы взломать ворота, какие бы заклинания их ни защищали. Ничто в Дисе, да и в самом Аду, не могло остановить этого демона в стремлении скорее объединиться с силами Саргатана.

Наконец-то боевой задор охватил и Элигора, он весь загорелся азартом битвы. Тогда и погиб рыцарь-бригадир Мельфагор. Но вовсе не из-за этого. Просто произошла случайность, на которые щедра судьба любого воина.

С каждым побежденным демоном прим-рыцарь Мельфагор, как это было заведено у членов Ордена Мухи, немного увеличивался в росте. И, к несчастью для себя, оказался как раз на пути Элигора, на бреющем полете устремившегося на Фарайи. Копье капитана практически само раскололо голову помощника магистра до самой шеи, и лицо его едва успело выразить удивление. Мельфагор вспыхнул, и Элигор, даже не изменив направления полета, подхватил диск противника. Это была просто удача, нечаянный удар, но такой важности, что, несмотря на кипевшую вокруг битву, капитан поневоле улыбнулся. Диск прим-рыцаря прикипел к его грудной пластине, словно был создан специально для этого.

Но как ни быстро прошло поглощение, Элигор все же не успел как следует подготовиться к атаке барона. Тот, ловко маневрируя между сражающимися, вытянув перед собой меч, двигался на него. Единственный глаз Фарайи горел, из сочленений его брони снова полыхало пламя. Последнее, что успел сделать Элигор перед началом схватки, — бросить глиф передачи командования Метафраксу.

Скрестив оружие с Фарайи, Элигор, к удивлению своему, почувствовал к нему не ненависть, а, скорее, что-то вроде жалости. Он ожидал, что будет стремиться уничтожить его, но чувства в душе капитана играли двойственные. Разумеется, барона следовало уничтожить, в этом сомнений не было. Но, глядя на эту потрепанную, словно выпотрошенную фигуру, он понимал, что если внутри ее и сохранилась какая-то малая часть прежнего Фарайи, то для нее избавление от Мухи окажется благодеянием.

Клинок Фарайи проник в бедро Элигора и напомнил ему, что до оказания барону каких-либо услуг еще далеко. Отпрыгнув, Элигор проверил, действует ли нога, и убедился, что боли почти не ощущает, — та придет потом, после боя. Рана оказалась глубокой, но не слишком мешала, к тому же она вовремя напомнила капитану, что перед ним воин, чьи способности, скорее всего еще и усиленные Вельзевулом, намного превосходили бы его собственные, если бы Элигор вовремя не впитал в себя умения бригадира рыцарей.

Теперь Элигор работал копьем с такой ловкостью, о какой даже мечтать не мог до этой битвы; Мельфагор явно был искусный воин — то ли из-за многочисленных побед, то ли из-за врожденных талантов, — и каждый изощренный удар Фарайи встречал столь же искусную защиту. Капитан увертывался и сам делал выпады с потрясающей скоростью и точностью. Он использовал приемы, о которых только слышал, техники, о которых знал, но никогда не видел, и применял их с вдохновением художника. Он упивался не только вновь обретенными способностями, но и наблюдал за бывшим союзником.

Фарайи работал мечом молча, меч и ранее казался гораздо красноречивее его самого. Своего умения бывший барон не утратил, но из него самого что-то все же исчезло. Воображение, фантазия — этого теперь его филигранная техника боя лишилась. Вместо них осталась только методичная демонстрация искусства владения мечом, правда, большинство противников, столкнувшись с бароном, никогда не сумели бы это искусство преодолеть. Иногда Элигор замечал словно бы отблески образа своего старого друга, и все же Фарайи окончательно лишился и своего духа, и сознания. Сражаясь, он смотрел словно сквозь противника — заполненной червями глазницей, где притаился немигающий зеленый уголек бешеной ненависти.

Черное лезвие то и дело исчезало из поля зрения Элигора, но никак не могло его коснуться. Капитан же маневрировал около противника так, чтобы видеть своего лорда. Саргатан находился на вершине трона, а Вельзевул уже начал спускаться — яростным облаком крутящихся мух и сверкающих глифов. Элигору даже потребовалось усилие, чтобы оторвать взгляд от этого зрелища, но Фарайи был настойчив, а его клинок — ненасытен.