Елизавета Дворецкая - Весна незнаемая. Книга 2 - Перекресток зимы и лета

Волхвы во главе с Повелином и воеводы с князем Скородумом расположились широким полукругом; напротив них был обрыв, ведущий прямо к серой воде озера. Позади них темнела притихшая толпа, а из-за спин толпы смотрели окаменевшие велеты, обреченные вечно взирать на недоступный им священный город, скрытый под водой.

Повелин и князь вышли к самой воде, а между ними стояла княжна Дарована. Громобоя слегка подтолкнули в спину, и он сообразил, что должен встать за спиной князя, как Изволод встал за спиной Повелина. На своего противника воин Озерного Храма так и не глянул.

– Славьтесь, боги великие, отцы и матери рода человеческого! – заговорил Повелин, простирая руки с посохом к озеру. – К тебе, Храм-Озеро, к тебе, Стрибожин-город, к тебе, кольцо Огня Небесного, принесли мы мольбы наши! Привели мы к тебе, Мать Макошь, девицу княжеского рода, что собой хороша, как солнце ясное, как лето красное. Если люба тебе сия девица, то впусти ее в город твой, в храм истинный, и пожалуй ей кольцо Небесного Огня, чтоб разбила она им тучи темные, ворота железные, выпустила весну-красну в белый свет, роду человеческому на радость! А если по-иному рассудишь ты, Мать Всего Сущего, то раствори ворота воину, прими к себе ясна сокола и поведи его за род человечий с черной гибелью биться.

Громобой слушал волхва, глядя в воды озера, где в глубине находился тот «истинный храм», и сердце его стучало так сильно, что в ушах шумело и в глазах мелькали огненные пятна. Всей кожей он ощущал, как вокруг него сгущается какое-то горячее облако. Все окружавшее его уходило куда-то вдаль, таяло, зато взамен из-под покровов бытия выступала иная суть: серая вода озера казалась все темнее и темнее, но сквозь нее откуда-то из глубины, со дна, пробивалось золотистое сияние. Сначала бледное, желтоватое, оно с каждым словом Повелина становилось все ярче и ярче. Золотой луч пронзал темную воду, как будто солнце силилось пробиться сквозь сумрачную зимнюю тучу. Хотелось шагнуть ему навстречу, разорвать руками плотную пелену облаков, дать дорогу золотому свету небес.

– Как будут биться бойцы – на кулаках или на мечах? – спрашивал тем временем Повелин.

– Пусть на кулаках бьются – как издавна повелось, – отвечал ему князь Скородум.

А Громобой уже его не слышал; стук собственного сердца заглушал для него все внешние звуки. Он уже почти не помнил, с кем ему предстоит биться и за что. Горячая стихия боя нахлынула на него и накрыла широкой волной; где-то вдали мерещились перекаты грома, и душа Громобоя тянулась к ним навстречу. Ему виделся ослепительный блеск солнца, рвущегося к земле через стену зимних туч; мерещилась земля, страдающая в плену тьмы и холода. Томительное бессилие неба и мучительная тоска земли ощущались Громобоем как его собственные чувства; грани Яви [49]и Прави [50]дрожали и колебались. Совсем близко продолжалась вечная, неудержимая, непрекращающаяся борьба стихийных сил: света и тьмы, тепла и холода, неба и подземелья. Борьба, которая вращает колесо жизни, которая животворит и мертвит, сметает старое и рождает юное, тянет в бесконечность цепь поколений. Где-то рядом, над святилищем и озером, вращались исполинские колеса Земли и Неба.

Тысяцкий Смелобор подошел к Громобою, взял у него меч и положил к подножию Макошиного идола. Изволод уже стоял на краю площадки, один на пустом пространстве.

– Иди, сыне! – Повелин показал Громобою на другой край площадки. – Пусть Мать Богов рассудит вас!

Громобой безотчетно оправил пояс и шагнул к Изволоду. Он ощущал себя огромным и сильным, как само Мировое Дерево, несокрушимым, существующим разом во всей вселенной и поместившим вселенную внутри себя. В груди его перекатывались громовые колеса, тяжелые слоистые тучи сталкивались со страшным треском, расцветали огненные деревья молний. Мощные ветровые потоки носились по безграничным просторам небес, рвали космы туч и смеялись под прохладными потоками дождя. Черные тучи и белые отсветы молний, жар небесного огня и дождевая прохлада, прозрачность свежего воздуха и глухая тяжесть громового раската боролись и кипели в нем, не оставив ровно ничего от привычных ощущений человеческого тела. Все, что составляло этот день: священное озеро, призыв к богам, благоговейное внимание толпы – пробуждало дремавшего в нем Перуна, внутренняя суть готова была сбросить тесную для нее оболочку человеческого тела и хлынуть наружу. Но было и еще одно тайное условие: судьба Дарованы. Забыв обо всем, о ней Громобой помнил, и это означало, что он не ошибся, вмешавшись в ее судьбу, что жизнь ее и правда немало значит на путях Прави и Яви.