Мария Семенова - Бусый волк. Берестяная книга

Копье проткнуло пустоту. Промахнувшись, Голсана невольно подался вперед вслед за ударом, но тело не захотело падать, и руки, спасая равновесие, сами собой оперлись на оскепище, уже перехваченное мальчишкой. Плешивый вдруг обнаружил, что бежит по кругу и ничего не может с этим поделать. Копье едва не чиркнуло острым наконечником по глазам подскочившему Булыме и… глубоко вошло в грудь Лисутке, замахнувшемуся топором.

Голсана уже открывал рот заорать от ужаса и несправедливости, и на этом его застиг внезапный удар локтем в лицо. Короткий и жесткий, весом всего тела, с шагом навстречу. У перекупщика краденого запрокинулась голова, подогнулись колени… второй удар этим же локтем пришелся сверху по горлу.

Отпрянувший Булыма повернулся и побежал.

К берегу. К лодке…

Из четверых его ватажников лишь рыжий Бобыня был еще жив. Нож оказался недостаточно длинным, и Булымич еще булькал кровью, захлебываясь в тщетных попытках дышать. Если бы он мог, он бы завыл. Он не хотел умирать и отказывался поверить в только что случившееся. С ним этого не может быть! С другими — да, но не с ним!.. И почему они тогда не привязали мальчишке камень к ногам, как он им говорил…

Бывший венн понял, что слышит отголоски мыслей умирающего, но это не удивило его. Он пришел сюда совершить справедливость, все остальное было неважно. Ему не следовало удивляться чему-либо из происходившего с ним и вокруг. Только замечать и использовать к своей выгоде. Так учил Мавут, а в искусстве убивать Владыка знал толк.

Он слышит отголоски чужих мыслей, желаний, намерений? Тем лучше…

Он подобрал Лисуткин топор и пошел за Булымой.

Главарь булычей уже столкнул на воду лодку и, запрыгнув в нее, орудовал веслами. Юный воин стоял на берегу, опустив руку с топором, и спокойно смотрел, как росла между ними полоска воды.

Много дней назад точно так же уходила от далекого берега совсем другая лодка…

«Не ты ли стрелял?…»

Можно было взять лук у подъехавшего Резоуста, но бывший венн рассудил иначе. Топор догнал Булыму, когда тот выбрался на середину речки и почти решил, что спасен. Он успел отшатнуться, и лезвие ударило в бок, растворяя широченную рану. Боль настигла не сразу, Булыма даже ударил веслами еще раз. Потом свалился на дно лодки и скорчился, пытаясь затолкать обратно в тело что-то бесформенное, лезущее наружу из раны.

Юный Мавутич провожал глазами уносимую течением лодку, и в душе было пусто. О чем он мечтал, дожидаясь нынешнего дня, об этой ли пустоте?…

Нет, он ни о чем не жалел. Он выбрал свой путь.

Когда за спиной затопали и зафыркали кони, он отвернулся от реки и низко поклонился рыжеусому всаднику:

— Спасибо, отец.

Мальчишку, найденного в буреломе, Волки устроили по теплому времени в одной из клетей. Ну в самом-то деле, не к очагу же святому его сразу нести? Судя по кинжалу на поясе и по расчетливому удару, которым он встретил Бусо-го, мальчишка вполне мог быть из Мавутичей. Но мог и не быть. Мужественного человека хочется видеть другом, а не врагом, а уж мужества мальцу было не занимать, и Бусый вовсю придумывал ему причину оказаться подле Мавутичей, но — не из их числа. Может, он крался за ними лазутчиком, думал выведать замыслы? Или Змееныш его вовсе в иных краях подхватил и сюда случайно забросил?

Ладно, откроет глаза, заговорит — тут все и узнаем…

Покамест мальчишка не говорил ничего.

Лежал на широкой скамье, устроенный так, чтобы можно было убирать из-под него и двигать все тело, оберегая от пролежней, а шею, с превеликим трудом вправленную Соболем, совсем не тревожить. При смуглом лице и черных глазах у мальчишки были серебристо-светлые волосы, в отсветах огня казавшиеся седыми. За эти волосы, из которых Синеока понемногу вычесала сосновые иголки и грязь, мальчишку повадились именовать Беляем. Надо же было хоть как-то его называть?

Вот заговорит, тогда и посмотрим, ладно ли на нем сидит такое доброе имя…

Но Беляй говорить не торопился. Волки слышали его голос, только когда лесного найденыша окутывало забытье. Мучительные стоны, тихие вскрики, обрывки словес неведомого языка…

Порою Латгери — чего с ним давным-давно не бывало — видел себя совсем еще малышом. Вот он тайком улизнул из дома, чтобы искупаться в Обезьяньем Озере, ласково бурлящем, таком теплом даже зимой… Вот и берег, осталось только с обрыва спуститься…

И тут начинается Сотрясение Гор, и малыш срывается вниз, прямо на камни. И шею пронизывает боль, да такая, что вмиг делается понятно — окончательная. А Сотрясение Гор длится, несильное и вроде бы совсем неопасное, но боль в шее растет и растет, заполняя все тело, и Латгери — то есть не Латгери, а малыш, еще не узнавший Владыку, — плачет и зовет маму, только голоса нет.