Люциан Ферр - Чужая жизнь

Умирать не хотелось. Тем более умирать такой мерзкой смертью. Но тут ничего не поделаешь. По зрелом размышлении это был единственный способ защитить и орден, и Лиз. Единственный способ остановить красных. Другого я не видел. Значит, мне предстояло сгореть на костре во имя не моей веры и во славу чужого бога. Я должен умереть как Основатель, чтобы хоть на время остановить алчущих крови Храма ар'урильцев.

«Вот она, та самая «моя-чужая жизнь» из пророчества. Я должен умереть как человек, которым никогда не являлся. Как Основатель. И пророчество тут не ошиблось, – стараясь хоть как-то отвлечься от невыносимой боли, думал я. – Как же я ненавижу…»

Костер давно отгорел. Зрители разошлись по домам. Но никто не спешил отвязывать от столба труп еретика и хоронить его. Всех обуял страх. Присутствовавшим на площади навсегда запомнились тихий треск горящего хвороста и гробовое молчание сжигаемого. Ни истошных воплей боли, ни проклятий в адрес своих мучителей, ни хотя бы ругани сквозь зубы. Ничего. Словно он уже мертв. Хотя это было не так. Все видели сквозь языки пламени, что еретик время от времени мотал головой, безуспешно пытаясь разогнать дым. Это служило неопровержимым доказательством того, что он еще жив. И жил он поразительно долго. Уже и первый хворост прогорел, и ближайшие к костру горожане бросали, а тот все никак не хотел умирать.

Когда же еретик все-таки затих, настолько оказался велик охвативший людей ужас, что многие предпочли поскорее бросить в костер приготовленный хворост и, не дожидаясь окончания «представления», разойтись. Кто решил спрятаться дома, а кто попытался залить воспоминание о жуткой казни самым крепким пойлом в ближайшей корчме. Но ни тем, ни другим не удалось навсегда изгнать из памяти это событие. И время от времени то один, то другой заново переживал его в своих ночных кошмарах.

И стражники тоже не стали исключением. Хотя они по долгу службы все-таки дождались, пока костер прогорит, но приближаться к телу еретика ночью никто не захотел. Поэтому было решено оставить труп до утра. Капитан стражи был уверен, что ни у кого не хватит духу выйти этой ночью на площадь. И надо сказать, он оказался прав… почти. Никто из местных не рискнул бы приблизиться к покойнику. Но этот человек был чужим.

Он появился на площади под утро. Когда сон пробирает даже самого стойкого дозорного, а ночная тьма безраздельно властвует в мире. Он появился из грязной подворотни и сразу же направился к центру площади. Пришелец не боялся мертвого. Он шел спокойно и уверенно, как человек, повидавший на своем веку очень многое. Подойдя по пепелищу, незнакомец остановился перед еретиком. Вдруг в ночной тиши раздался его тихий голос:

Война идей начнется скоро и пораженье мир сулит, Обеим сторонам раскола, в ней даже смерть не победит. Исчезнут все исчезнет каждый, исчезнет мир в кровавой мгле, И даже демиург не властен над тем, что тонет мир в огне.

Но все же есть одна надежда, чужой, что в мир этот пришел, Он мог бы прекратить ту бойню, когда бы страх свой поборол. Когда поймет он правду эту, то вступит в бой чужих богов, И растоптав сомненья в сердце, у смерти примет он покров.

Отдаст он жизнь свою-чужую, чтобы потомков защитить,

На миг человек прервался, а затем уверенно продолжил:

А после чашу яда примет от тех, с кем он пытался быть, Разрушив стены той темницы, где дух мятежный взаперти Он в час заветный возвратится, чтоб навсегда потом уйти.

– Лишь кровь способна одолеть пророчество, – после некоторого молчания заговорил Рангар. – Обычно это должна быть большая кровь. Но тебе удалось обойтись только своей. Ты был удивительным человеком, Виктор кив'Мара. Но твоя жизнь никогда не принадлежала Храму, поэтому ты должен уйти. Так или иначе. Настоятель еще несколько секунд помолчал.

– Пусть Владыка примет твою мятущуюся душу в свои объятья. Даже несмотря на то, что ты никогда в него не верил.

Замолчав, Рангар несколько секунд просто стоял, ничего не делая, а потом резко вонзил ладонь мертвецу под ребра. Пальцы с тихим хрустом пробили спекшуюся в корку кожу. Брезгливо поморщившись от ударившего в нос мерзкого запаха, настоятель Храма начал шарить рукой в груди трупа, как будто что-то там разыскивая. Подавляющее большинство людей на его месте как минимум стошнило бы, а как максимум превратило бы в тихопомешаных. Но за долгие века Рангар успел тесно «пообщаться» еще и не с такой мерзостью, так что сейчас он вполне уверенно искал что-то в обугленном куске плоти. Где-то через минуту его лицо озарила довольная улыбка, и он резко рванул руку на себя. Мертвец дернулся, но цепи не пустили, и он был вынужден расстаться с частью себя.