Макс Фрай - Секреты и сокровища

Но везти Шарля в районный центр было проблематично, и она ждала, что все разрешится само собой… А пес как будто чувствовал намерения хозяйки, и стал совершенно невыносим — настойчиво требовал пищу, а если не получал, так жалобно подвывал и смотрел с такой укоризной, что прямо мороз по коже. Где же напастись на такого проглота? Ада давала Шарлю уже все подряд, любые помои, а ему было все равно — лишь бы есть.

Однажды, в самом начале октября, Ада Ивановна легла спать пораньше, как-то ее сморило за день. Но спала она беспокойно, ей снился Шарль. Он стоял перед ней на задних лапах, скрестив на груди передние. Шарль был огромного роста, метров пять, а то и больше. Его глаза грозно сверкали, губы кривила презрительная ухмылка. «Ты попадешь в Ад, в Геену Огненную, там тебе самое место! Не даром тебя так назвали!» И засмеялся отвратительным лающим смехом.

Ада проснулась среди ночи в холодном поту, ее трясло, как в лихорадке, сердце выскакивало из груди. Вот стервец! Она вскочила с кровати, надо принять валидол. Утром она угостит его ядом… но почему в комнате так светло? Из окна в спальню проникал мерцающий красный свет, Ада выглянула в окно — черт, неужели в деревне пожар? Все небо горело красными всполохами. Ада выскочила во двор, метнулась за калитку… но нет, это странное зарево не от пожара. Что-то колоссальное, красно-оранжевое, полыхало на противоположном берегу реки, занимая пол неба, да нет, даже не полыхало… оно с треском расползалось во все стороны неба, захватывая темноту!

У Ады Ивановны задрожали колени. Так вот он, конец света…. Господи! Ноги подкосились, она упала в мокрую траву и стала неистово креститься. Господи помилуй, Господи прости! В этот страшный миг Ада вспомнила все и за все молила ее простить — за то, как трогала палочкой корчащихся в огне котят, за тайную острую радость, которую она испытала, забив лопатой дворнягу, за все украденные у подружек вещи, за сто рублей в комоде бабушкиной подруги, за слепого старика-инвалида, у которого она отняла пенсию уже в зрелом возрасте, за старушку-соседку, которую ее куры довели до инфаркта, за покушение на ханыгу и трагическую гибель Дружка, за недавнее намерение убить верного Шарля, за то, что заставляла женщин в тюремном цеху по десять раз перешивать пододеяльник, за то, что не вернула бабе Тамаре ее поросенка, а соврала, что он сдох, пока та ездила к детям… за всех, кого она обхитрила и обидела, за всех, за все, за все… что помнила и уже забыла…

— Эй, ты чо тут? Чего стонешь? Это ты, Ада? Тебе чо, плохо?

Ада не сразу поняла, что к ней обращаются, что рядом появилась еще одна живая душа, пока еще живая! Голос заплетающийся, но знакомый, а… это же Колька, Тамарин сын. Он что, не понимает? «Там… там…» — она почти беззвучно шевелила губами, протягивая руки к небесному огню. «А, это… Так это же киношники, ты чо? Не знаешь, что кино тут снимают? Ну то есть там, за рекой… их работа. А ты чо, испугалась, да?»

Ада возвращалась домой, как в бреду. Ноги разъезжались, в голове шумела пустота… тычась в забор, она не сразу нашла калитку… и не стала ее закрывать. Шарль мирно посапывал на пороге, Ада остановилась, ее тяжелый взгляд нашел прислоненную к дереву мотыгу. Она била методично и остервенело, она кромсала. Окровавленные собачьи куски разлетались, пачкая свежевыбеленные стены дома, в воздухе кружилась седая шерсть. Она била даже тогда, когда от Шарля осталось бесформенное жидкое месиво, и удары мотыги уже крошили кирпичные ступени.

В конце концов, я пришел к выводу, что человек создан и существует для того, чтобы работать. Совершенно неважно, что ты делаешь: метёшь тротуары или в банке платёжные ведомости подписываешь — ты работаешь. Пишешь, читаешь, моешь посуду, просто — идёшь куда-то или — рисуешь зайцев. Ты — работаешь, двигаешься, живёшь.

В детстве бабушка иногда подшучивала надо мною: я доедал кашу, собирал ложкой со стенок и дна тарелки остатки, отставлял тарелку в сторону, а бабушка мне говорила серьёзно:

— Вот молодец! Славно поработал!

— Как это так? Я же не делал ничего! Я только ел! — недоумевал я.

— Ну ты ложку-то ко рту подносил? Вот мышцы и развиваются! — смеялась моя бабушка.

С давних пор и до недавнего времени меня пугала рутина: проснуться утром, умыться, дальше — работа, обед, снова — работа. Вечер, телевизор, пиво, сон. Двадцать три сигареты, шесть чашек кофе, полтора литра минеральной воды. Как потенциальный самоубийца с заряженным до поры пистолетом в ящике стола, я всегда был готов всё изменить: съехать с квартиры, уволиться с работы, бросить курить или расстаться с кем-то навсегда. Я делал это часто. И — появлялись новые квартиры, новая работа, новые люди.