Святослав Аладырев - Извек

После очередного наскока хана, Сотник отшатнулся и бессильно опустил руку с мечом. Заметив, как глаза хана сверкнули злорадством, неосторожно глянул в сторону леса. В тот же миг Радман резко скакнул вперёд и обрушил клинок на голову дружинника.

Извек запоздало вскинул руку. Сабля промяла слабую защиту и, лязгнув, впечатала подставленный плашмя меч в голову Извека. Дружинника отбросило на несколько шагов. Качаясь как мертвецки пьяный, он чудом удерживался на ногах. Руки висели плетьми, глаза невидяще блуждали, а по лицу скользнула юркая красная струйка.

Не глядя на оглушённого противника, Радман воздел руки, медленно развернулся к войску. Далёкие фигурки воинов заблестели вскинутыми клинками, спустя мгновение донёсся радостный вой. Не спеша, чтобы видели каждое движение, Радман шагнул к шатающемуся Извеку, взялся за рукоять обеими руками. Далёкий крик затих. В полной тишине, узорчатый дамасский клинок пошёл вверх и, будто накапливая мощь, замер в высшей точке замаха. Зубы хана блеснули в жестокой улыбке, с губ сорвалось зловещее:

— Отправляйся же…

— Да некогда мне, — мрачно откликнулся Извек. — Дел полно!

Плечо дружинника вздрогнуло. Радман застыл, не понимая что произошло. Встретив усталый, но вполне осмысленный взгляд Сотника, почувствовал между рёбрами холод. Опустив голову, увидел торчащий в груди меч. Не веря глазам, попытался рубануть дружинника, но силы подвели и он скрючился от пронзившей грудь боли. Перед глазами поплыли цветные пятна. В меркнущем сознании всплыло недавнее предсказание мудрецов о наследнике.

— Не увижу… — прошептал Радман и рывок клинка выдернул его угасающую жизнь.

— Ну уж извиняй, — буркнул Извек вытирая лицо.

Глянув на окровавленную ладонь, зло сплюнул. Вяло тряхнув мечом, вернул его в ножны и тяжело обернулся к коню.

— Ну, что стоим косорылимся? Бежать надо! Или будем глазки таращить?

Ворон, будто опомнившись, заспешил к хозяину. Коснувшись мордой окровавленного лица, зазвенел удилами. Извек провёл по лбу второй рукой, вытер обе ладони о штаны. Поправляя повод, проворчал сварливо, как дед Пильгуй:

— Ты бы на себя посмотрел. Сам весь в дырьях.

Конь, дрожа от возбуждения, косился на далёкий лес. Извек неловко вставил ногу в стремя, скрипнув зубами, кое-как взгромоздился верхом. Назад не смотрел. И так знал, что степняки уже прыгают в сёдла и отбивают руки о лошадиные крупы. Слух ловил приближающиеся звуки погони. Ворон едва дождался когда хозяин усядется и, с места, рванул в галоп. Навстречу снова ударил воздушный поток. Сотник зажмурился. Чувствовал себя прескверно, гадал: на долго ли хватит коню молодильной силы бабкиного угощения и, не свалится ли он с седла раньше времени.

Казалось, он сам и был боль. Болело всё: от костей и сухожилий, до кожи и корней волос. В ранах, под намокшими повязками, отдавался каждый удар сердца, суставы ломило, голова трещала, как городские ворота под стенобойным бревном. Боль была во всём, что видел, и во всём, что со встречным ветром вламывалось в уши.

Так плохо ему не было никогда. Даже когда отроком задремал в новгородской корчме, а пятеро ушкуйников, оглушили и долго били ногами, он чувствовал себя лучше…

Неча сопли жевать, воевать так воевать!

Мокша всё дивился на странного скакуна. Поначалу, когда из-за кустов выехали двое на чудном рогатом коне, подумал, что оборотни. Однако, услыхав из уст незнакомцев имя Извека, успокоился и проводил новых друзей к ожидавшим в лагере дружинникам. Там, вместе со всеми, второй раз выслушал рассказ о приключениях Сотника. В конце истории, услышав про напутствие Извека, весело хлопнул Микишку по плечу.

— Радуйся, паря! Попал куда надо! Я и есть Мокша, а вон тот, длинный как копьё и есть Эрзя. А это — доблестные княжьи дружинники, которые по милости одного из нас торчат теперь здесь, вместо того, чтобы сидеть в какой-нибудь харчевенке и следить, чтобы кружки не стояли пустые.

Когда хохот утих, Мокша хлопнул себя по лбу.

— Да вы небось голодные!

Алтын с Дарькой замотали головами, но великан уже взгромоздил себя на ноги, заглядывая в висящий над костром котёл. Теперь уже никто не подтрунивал над его привычкой таскать в седельном мешке пузатую походную посудину. Поначалу, конечно, веселились над чудачеством балагура, который может забыть и накидку, и шлем, и кольчугу, но меч и котёл — никогда. Тяжёлые ножны оттягивали окованный пояс, а заветная железяка, на десять человек, постоянно раздувала мешок позади седла.