Макс Фрай - Ворона на мосту

Меня словно бы вывернули наизнанку, чувствительными внутренностями наружу и буквально за шиворот втащили во тьму, ледяную и огненную одновременно. У меня не осталось ни единой привычной точки отсчета — ни времени, ни пространства, ни моего хваленого могущества, ни моей ярости; собственно, от меня не осталось вообще ничего, кроме способности страдать и умения умирать — этим талантом, как выяснилось, обладает любое живое существо, что бы оно о себе ни возомнило. Умирание мое было не только тошнотворно мучительным, но и бесконечно долгим; поскольку привычного для меня хода времени больше не существовало, оно, можно сказать, началось задолго до моего рождения и продолжалось всегда — не самый приятный способ получить представление о вечности, зато весьма впечатляющий.

Неудивительно, что я до сих пор не люблю вспоминать сей поучительный опыт. Скажу лишь, что единственным утешением мне впоследствии стало понимание: то, что я узнал тогда о смерти, — далеко не вся правда о ней. Возможно, даже не часть правды, а только мой персональный кошмар, изысканная и умелая месть мертвых магистров, которая больше никого не касается. Если бы всем умирающим приходилось иметь дело с чем-то подобным, я бы первый объявил человеческое существование самой жестокой, нелепой и бессмысленной затеей, какую только можно вообразить. И, пожалуй, хватит об этом.

Важно, что в какой-то момент кошмар вдруг закончился. Огненной, ледяной, мучительной вечности надоело мусолить мои останки, и она изблевала меня, вернула туда, где время шло своим ходом, пространство вполне подходило для человеческой жизни, а в центре этого пространства неподвижно лежало мое живое тело, увенчанное безумной, зато способной видеть, слышать и обонять головой.

В тот миг, когда я открыл глаза и увидел над головой звездное небо, я был счастлив, как никогда прежде. Впрочем, экстатический восторг не помешал мне заметить камни, стекла и черепицу, падавшие с этого самого неба, воздев руку, остановить их полет, сообразить, что, когда я засыпал, в доме были стены и крыша, а теперь их почему-то нет, ощутить острую боль и выяснить, что мое правое плечо превратилось в кровавую кашу — один камень все-таки успел достичь цели, он-то, надо думать, меня и разбудил.

Я не успел принять никакого решения, потому что все устроилось само собой, как почти всегда случалось в минуту опасности. Миг спустя я обнаружил, что уже нахожусь в другом своем убежище, целом, невредимом и весьма комфортно обустроенном, так что можно отдышаться, исцелить раненое плечо и обдумать происшедшее. Последний пункт программы был самым трудным, но я понимал, что за меня это никто не сделает, хоть три дюжины слуг сюда созывай.

Вышеописанные события немного привели меня в чувство. Так, насколько мне известно, часто бывает, шок — наилучшее лекарство от безумия, человек обычно даже не подозревает, насколько собранным и рассудительным может стать, если речь зайдет о жизни и смерти. В моем же случае ставки были еще выше.

Собравшись кое-как с мыслями, я сделал вывод, что мне угрожают сразу две опасности — самая большая, какую только можно вообразить, и относительно пустяковая, которую, впрочем, тоже не стоит сбрасывать со счетов.

Что касается большой опасности, было совершенно ясно: как только я засну, кошмар вернется, и нет никаких гарантий, что меня снова разбудит очередной милосердный удар. Не то чтобы мертвые магистры разъяснили мне это обстоятельство, они вообще не особо утруждали себя разговорами. Но я и без предупреждений знал, что теперь они не отступятся. Между жертвой и палачом всегда возникает особого рода связь, куда более прочная, чем между влюбленными, так что намерения другой стороны предельно ясны, и от знания этого никуда не деться, хотя желанным его не назовешь.

Значит, решил я, придется никогда больше не спать. Иного выхода я не видел. Конечно, идеальным вариантом стала бы окончательная гибель моих врагов, но я сомневался, что мертвеца можно убить еще раз. Даже вообразить такое не мог.

К слову сказать, я заблуждался. Много лет спустя присутствующий здесь сэр Макс оказал мне услугу и уничтожил мертвого магистра Кибу Аццаха, чем заслужил мою вечную благодарность и безграничное восхищение. Чуть позже, вдохновленный его примером, я собственноручно пресек сумеречное существование Йука Йуггари — скорее из милосердия, чем ради самозащиты. Но полторы сотни лет назад я, конечно, и помыслить о таком не мог. Бессонница казалась мне единственным спасением.