Александр Уралов - К.И.С.

Было однозначно, бесповоротно и твёрдо понятно — это труп. На секунду я почувствовал запах сырой гнили, а затем и увидел, как белый червячок упал откуда-то из под козырька и стал корчиться на сырой поверхности стола.

Ветер продувал насквозь странную комнату, гоня моросящий осенний дождь и волглые листья…

Человек поднял голову и блеснул на меня стеклами пенсне. Чисто выбритое лицо его было спокойно и мрачно. Покрасневшие глаза обвела синева. Я подобрался в ожидании…

Человек долго смотрел на меня, а затем вытащил из карманов руки и положил их на стол, сцепив крепкие кисти в белых перчатках.

— Ну, и чего ты добился? — резким голосом спросил он.

Я пожал плечами.

— Я спрашиваю, чего ты добился? — повысив голос, повторил он и вдруг властно крикнул. — Смирно стоять! Руки за спину, лицом к стене!

Я дёрнулся и, закусив губу, нарочито медленно сунул руки в карманы.

— Дёрнулся, дурак, исполнять, а? Дёрнулся… — проговорил черный и забарабанил пальцами по столу брезгливо смахнув медленно ползущего жирного червячка. Мы помолчали.

— Ты узнал меня, — полуутвердительно произнес человек и посмотрел мне прямо в глаза.

— Да, — невольно передернув плечами, оказал я. — Живучий ты, Гвалаук…

— Что? Ах, да! — он неприятно засмеялся. — И ты по-прежнему считаешь, что ты прав? Меч вот, я гляжу, нацепил, шпоры на ногах… в трамвае-то, поди, цепляются.

Мимо молча прошла Ольга, мельком равнодушно поглядев на нас. Она зябко повела плечами и попыталась запахнуть на горле ворот моей рубашки. Я всегда доставал её из шкафа, когда она приходила ко мне, и каждый раз она говорила, что вот, мол, какая красивая рубашка, а ты не носишь её, почему? — носи, тебе она идёт, что ты, как все мужики — влез в одно и то же, так и ходишь, а ты в ней красивый…

— Да пойми же ты, идиот, — вдруг неожиданно горячо закричал Гвалаук, — что ты никто! Прах, сопля на морозе! Ты даже не интеллектуал, поскольку прочёл лишь то, что мы тебе подсовываем, понял? Понял, ты, придурок?

Я молчал. Ветер засвистел с новой силой, резко качнув лампу. Он устало потёр подбородок и упавшим голосом с отвращением произнес:

— Вымотался я в последнее время. Всё работа, работа, работа… В общем, так. Иди и не тронь того, что без тебя и за тебя создавалось. Понял?

Я облизнул пересохшие губы и с трудом, почти шепотом, сказал:

— Трону.

Он засмеялся, запрокинув голову и весело блестя запотевшими стеклами пенсне:

— Ну-ну!..

Внезапно он осекся и лицо его, мгновенно сморщившись, постарело и осунулось. Плащ уже не так ладно облегал его сгорбившуюся фигуру. Фуражка упала, обнажив седую, коротко стриженую голову, и руки потерялись в рукавах ставшего большим плаща.

— Бумагомаратель, — прохрипел он в бешенстве, — Сгною…

Тишина. В кресле осталась лишь мокрая одежда и пенсне, повиснув на мгновение в воздухе, упало на стол. звякнув разбитыми линзами. Страшно завыл и закружил ветер, сбивая с ног. Потоки ледяной воды обрушились с потолка, и гниющая листва ворохом закружилась вокруг в дикой пляске. Сквозь ливень и вихрь осени я увидел,

как, чавкнув, развалился гниющий стол, треснул кафель и могучие корни, шевелясь и разрастаясь на глазах, обвили трухлявые обломки. Грянула молния, искря и дымясь, лопнула лампа, и в глубоком мраке что-то огромное и ревущее навалилось на меня мокрыми скользкими щупальцами…

Где-то далеко-далеко закричал, как от страшной боли, девичий голос и я успел подумать: «Неужели?!»

Слепая волна схлынула, оставив нас с Кисом в ночной тишине. Неба почти не было видно, и голые ветви деревьев тянули свои иссохшие, немощные руки куда-то вверх, к еле-еле намеченному пятну луны. Мы молчали, оглушенные всем случившимся. Расплывчатые как вата, призрачные куски чего-то белесого висели в воздухе, смутно обозначаясь в черноте леса. Неровно дышала грудь, и сырость холодила лицо.

— Бр-р-р, — сказал, наконец, Стивенс. — Где тебя черти носили?

— В каком смысле? — спросил я, брезгливо стряхивая с ножен гнилой лист.

— В прямом! В самом, что ни на есть исконном смысле этого выражения! — удивился Кис. — Я месяца два плутал по коридорам. Представляешь, темень, глушь, только кое-где горят огоньки настенных казенных светильников. Бесконечные двери с нелепыми надписями, вроде «Вход воспрещен!», «Тут не курят!». Или загадочное «Выдача по восьмому списку ВРПНК (7-я секция)» — и за ними пустые пыльные комнаты с зарешеченными окнами, как в тюрьме. Главное, за окном видны какие-то улицы. Вечная ночь, фонари, редко-редко прошмыгнет пустой обледенелый трамвай. Решетка мелкая, как ячейки авоськи, и кинжал-то не просунешь, не то, что лапу! Так и бродил тенью загробной, пока не провалился через прогнивший пол куда-то в яму, в архив вонючий, все бумаги сгнили, чуть было не свернул себе шею. Ну, думаю, приехали, но не успел еще толком отчаяться, как вот… бац! И я здесь. Привет!