Скотт Вестерфельд - Инферно. Последние дни

Мы вошли в здание.

Комната наверху была похожа на все комнаты для репетиций: она сбивала с толку. Стены и потолок из волнистого пенопласта, в углах как бы мерцающего. Непонятный клубок кабелей на полу. И такая странная, лишенная эха тишина вокруг.

Невысокая девушка в очках представила мне всех.

— Это Захлер. Он играет на гитаре.

Крупный, сильный «собачий» парень широко улыбнулся. Я вспомнила — он не хотел мне платить.

— И Минерва. Она тоже здесь впервые. Она будет петь для нас.

Обкуренная девушка на две секунды сняла темные очки, сощурившись в свете флуоресцентных ламп, и улыбнулась мне. На ней было длинное черное бархатное платье, мерцающее, словно улицы после дождя, целая куча ожерелий и свисающие сережки. Длинные черные ногти блестели; они выглядели странно — словно волнистый потолок.

— Она певица? — спросила я. — Ха! А я подумала, что она администратор.

Все засмеялись моей шутке, за исключением Минервы, которая просто еще дальше раздвинула губы в улыбке. Ее зубы вызвали у меня дрожь. Я три раз прикоснулась ко лбу и мигнула сначала одним глазом, потом другим.

— А я Перл, клавиши, — продолжала другая девушка. — Ты Алана?

— Алана Рей. В одно слово, — ответила я голосом, дрожащим под взглядом Минервы.

— Круто, — сказала она. — Через дефис?

Я усмехнулась. Немногие богатые девушки задали бы этот вопрос. Некоторых людей это напрягает — что у меня два имени, невидимо сцепленные вместе.

— Нет. Между ними просто маленький пузырек воздуха.

Никто не засмеялся, но никто никогда и не смеется. Эта шутка предназначена только для меня.

Все завертелось очень быстро. Парни просто подключились и стали настраивать инструменты, а у Перл была лишь маленькая клавиатура, которую она установила на микшерном пульте, откуда могла контролировать звук всех остальных. Обкуренная девушка подняла повыше стойку микрофона и стала возиться с выключателями ламп; движения у нее по-прежнему были резкие, насекомоподобные. Оставаясь в темных очках, она, тем не менее, настолько пригасила огни, что я едва могла что-либо видеть.

Впрочем, я не жаловалась: ее взгляд один раз уже заставил меня вздрогнуть.

Я устроилась в углу, спиной прямо к сходящимся вместе, обитым пенопластом стенам, передо мной двадцать одно ведро для краски, «башни» из них повышались справа налево, от одного до шести ведер.

Я достала шесть контактных микрофонов, мои собственные микшерный пульт и устройства для спецэффектов. Комнаты для репетиций или студии звукозаписи нравятся мне меньше, чем открытый воздух, но, по крайней мере, здесь я могу создать собственное эхо.

Перл смотрела, как я креплю микрофоны к пластиковым «башням», вставляю их шнуры в микшер и вывожу через устройства для спецэффектов.

— Канистры из-под краски? — спросила она.

— Ведра для краски, — поправила я и в первый раз увидела, как Мос улыбнулся.

— А-а, конечно. Сколько каналов тебе нужно? — спросила она, передвигая ползунки на микшерном пульте. — Шесть? Двенадцать?

— Всего два. Левый и правый.

Я передала ей кабели. Перл нахмурилась. При таком раскладе она не могла микшировать меня со своего пульта. Типа, она хотела, чтобы я отдала ей свои яйца, свой сыр и свой лук в отдельных чашках, а вместо этого она получила от меня целый омлет, приготовленный так, как мне нравится.

Впрочем, она не стала спорить, и я увидела, как Мос все еще улыбается.

— Все готовы? — спросила Перл. Все были готовы.

Минерва сглотнула и одной бледной рукой взяла микрофон. В другой она держала блокнот, открытый на странице, которая выглядела так, будто исписана самым бестолковым ребенком из моей спецшколы.

Мос просто кивнул, не глядя на Перл, одной ногой поправив свои шнуры на полу.

Крепкий парень (чье имя я уже забыла, придется записать его) был единственным, кто улыбался. Наклонив голову, он пристально вглядывался в струны, осторожно прилаживая пальцы. И потом, сосредоточившись, начал играть. Это был простой рифф, низкий и однообразный.

Перл сделала что-то на пульте, и звук стал мягче.

Я прислушивалась мгновение, а потом настроила свои отраженные сигналы на девяносто два удара в минуту. Мос начал играть высоко и быстро. Я подумала: странный способ начинать, слишком сложный, словно гитарное соло вырывается из ниоткуда. Но потом вступила Перл, с тонкой, как паутинка, мелодией, создающей форму вокруг того, что делал он.

Какое-то время я слушала, решая, что делать. Выбор у меня был большой. Что-нибудь несложное, ленивое, просто, чтобы придать музыке некоторую твердость? Или ворваться стремительно, немного вразрез, чтобы «развязать язык» мелодии? Или точно следовать сверхбыстрому трепетанию Моса, типа, как дождь стучит по крыше?