Виктор Федоров - Меч и щит

— Вина нам! Две амфоры для начала! И не какой-нибудь финбанской кислятины, а самое лучшее кортонское, из Цере. Нам, романским милитам, худшее пить зазорно!

И пошло-поехало. Сдвинув вместе несколько столов, из-за которых ромеи бесцеремонно прогнали упрямых завсегдатаев, они принялись поглощать лучшее церейское вино, сотрясая таверну здравицами Рому, ныне царствующему императору Бруту, победам ромейского оружия (которые, правда, остались в далеком прошлом, но этих увешанных бронзовыми фалерами милитов такая мелочь нисколько не смущала) и время от времени нестройным, но зато громким, пением своего любимого «Трехчлена». Пьяный шум разбудил наконец спокойно спавшего Великого Писателя Примуса, последнего мегалофа во всем Межморье или даже во всем мире. Тот вылез из-под стола и, глядя перед собой оловянными глазами, пошел на негнущихся ногах прямо к ромеям. Подойдя, он с самым непринужденным видом рухнул лицом на стол и принялся изливать душу.

— Да, мегалофия из него так и прет, — с восхищением произнес я, не думая о том, что меня могут услышать не только братья.

А Примус между тем взял со стола непочатую амфору и загадочно сообщил ромеям:

— Пора.

Те сидели не шевелясь, глядя на него с разинутыми ртами, явно не веря, что это происходит наяву.

Примус же, нежно прижав к груди амфору, направился к выходу. В дверях он обернулся и произнес историческую фрасу:

— Не бывает плохих писателей, бывает мало вина, — и скрылся в сгустившихся сумерках.

Оторопевшие ромеи еще какое-то время сидели неподвижно, затем опомнились и с ревом бросились к двери. Но вскоре вернулись, осознав бессмысленность погони. Примуса, естественно, давно и след простыл.

Но он успел напрочь испортить им настроение, и они выискивали, на ком бы сорвать злость. И тут они услышали адресованные нам слова Фланнери:

— Что ж, выпив церейского, он, может, и не напишет ничего великого, но все равно это будет лучшее применение доброму вину, чем если бы оно прокисло в желудках этих скотов, заслуживающих только свиного пойла из корыта.

На миг в таверне воцарилась такая тишина, что я услышал даже посапывание снемуса в кармане у Агнара, а затем коренастый ромей в красном плаще подошел к нашему столу, сопровождаемый крепкими милитами с фалерами младших центурионов.

— Кто-то посмел задеть честь романского оружия или мне послышалось?

Я вообще-то был склонен к тому, чтобы уладить дело миром, но упоминание о чести романского оружия вывело меня из себя — слишком уж оно смахивало на высокопарные сентенции Педанта. И поэтому я обернулся к Фланнери и произнес самым что ни на есть издевательским тоном:

— Мне послышалось или тут и правда кто-то заикнулся о чести ромейского оружия? Разве таковая существует? По-моему, с тех пор, как хари после битвы при Региллах помочились на трофейные мечи и копья, ромеи не одержали ни одной победы, и, стало быть, ни о какой «чести ромейского оружия» говорить не приходится.

Мои слова заставили ромея в красном сначала побелеть, а потом побагроветь.

— Да вы хоть знаете, кто мы такие?! — прогремел он. — Мы служим в охране постоянного представителя рекса, сената и народа Романии, и в нашем лице вы оскорбили весь Квадратный Трехчлен.

— А нам это не впервой, — нагло ухмыльнулся Мечислав, разминая плечи. — Вы, ребята, еще не знаете, с кем связались, мы таких, как вы, косим словно худую траву — чем гуще она, тем легче косить. Так что убирайтесь-ка отсюда, пока целы, а то с вами будет то же, что и с той нахальной лимитой в одной кустодии у моста на границе с Далгулом… Там, знаете ли, тоже стоял какой-то Трехчлен. Больше он стоять не будет — никогда!

Потрясенный ромей даже задохнулся от возмущения. Когда он снова обрел дар речи, то обратился не к нам, а к своим соратникам:

— Ну и повезло же нам, парни! Ведь это те самые святотатцы и злоумышленные пособники usurpatrix, выдачи которых наш Любимый Император потребовал у всех сопредельных и несопредельных государств! За поимку и доставку этих преступников на справедливый суд нашего рекса обещана награда! Двадцать пять тысяч денариев за голову! А тут их четверо! Представляете, сколько деньжищ нам отвалят?!

Глаза у ромеев загорелись восторгом. Они уже видели себя обладателями несметных богатств, каких им не заработать даже за сто лет беспорочной службы.

Ромеи двинулись на нас всей толпой. Я спокойно встал, допил вино и запустил кружкой в багровую рожу сребролюбца в красном плаще. Тот ловко увернулся, и кружка угодила в лоб следующего за ним милита. Тот рухнул под ноги своим товарищам, но их это не остановило. Я обогнул стол, и мы с братьями отгородились им от толпы, а потом, дружно оттолкнувшись ногами от стен, рванули с ним на живую стену из ромеев, как с тараном на крепостные ворота. При этом я, разумеется, заорал «Файр!», а братьям оставалось только поддержать мой возглас, ставший с того времени нашим слоганом [50] Слоган (туатск.) — боевой клич. . Пока мы с Мечиславом и Фланнери, врезавшись в строй ромеев, нещадно молотили их кулаками, Агнар повел себя неожиданно — он почти без разгона пробежал по стене, шедшей к стойке, и, миновав ромеев, опять перебрался на пол, успев по пути пнуть двух-трех по головам. Решив, что он пытается удрать или зайти им в тыл, шестеро милитов повернулись к нему. Но Агнар, не обращая на них внимания, подскочил к мирно сидевшему за столом верзиле в пурпурных сандалиях и, прежде чем тот успел подняться, резким пинком вышиб из-под него стул.