Ник Демин - Холивар. Квест Проклятый город.

Я с интересом взглянул на собеседника. Этого человека я не знал, но мне нравился его подход к делу. Нет, совсем не то, что он предложил мне вина, а то, что пригласил меня поужинать в первой половине дня, заявив, что ужин уже на столе. Причем, несмотря на название, в более чем приличный ресторан.

***

Разговор начался как обычно. Сначала купчина активно подливал мне вино, впрочем стараясь не напоить, а лишь, чтобы я не уличил его в жадности. Наевшись и напившись я постарался перейти к сути дела:

- Что ж ты хочешь от меня, гость дорогой?

Купец на секунду зажмурившись и, видимо, прикинув все последствия своего ответа, выпалил:

- Люди знающие посоветовали к тебе обратится. Видишь ли, добрый человек, дочь любимейшая у меня болеет. Лихоманка сердечная её точит. Сколько же я на неё денег извел, лекарей приглашал, снадобья дорогие покупал. Чахнет день ото дня.

Купец вытер набежавшую слезу и хлюпнул носом, смотря сквозь меня тоскующим взором. Сведенное горем чело, безнадежный взгляд. У меня у самого на глаза навернулись слезы и я спросил прерывающимся голосом:

- Неужто никакого лекарства нет, чтобы помочь в беде твоей?

Купец вздохнул:

- Есть одно средство, - он понизил голос, я заинтригованно придвинулся к нему ближе. - Королевский лекарь говорил, что шкурку лисы черно-белой надо к ссохшейся рученьке привязывать и тогда снова кровь по жилам побежит, и будет кровиночка моя, - тут он натурально всхлипнул, - живая и здоровая.

Я тоже не сдержал приглушенное рыдание:

- Так, говоришь если ножки в шкурку завернуть, то выздоровеет твоя дочь?

- Да, - плача проговорил купец, - выздоровеет. В том мне лекарь первейшую гарантию давал.

- Смогу, наверное, помочь твоему горю. Ты только объясни мне, чем же болеет твоя дочь? А то у меня непонятки какие-то остались: то ножка, то ученька...

Слезы на глазах купца высохли, но скорбный голос остался:

- Все верно сказал ты, добрый человек. Все верно! Просто не хотелось мне взваливать на тебя груз забот моих.

Голос снова задрожал.

- И лихоманка у неё, и сердце слабое, и ручка сухонькая и ножка кривенькая.

Я в восхищении смотрел на проходимца. Такое должно вознаграждаться:

- Так что ж тебе нужно, купец?

- Да я ж уже говорил. Шкурок бы мне лисьих, черно-белых.

- Много?

- Штук двести, - ответил он, глядя мне прямо в глаза.

Я чуть не подавился красным вином, которым решил смочить пересохшее горло. Огорченно вытирая мокрое пятно на рубахе, я переспросил:

- Сколько сколько? Да тебе же их хватит, чтобы ее три раза в шубу такую завернуть, хворую и болезную.

- Кого? - непонятливо спросил купец.

- Да дочь твою, хворую.

- Дык ведь для неё кровиночки и беру, - опять наполнились глаза слезами. - Вдруг меньше не поможет.

- И почем же ты хочешь их взять?...

Я, естественно, назвал такую цену, что у купца глаза стали с донышко пивной кружки и он произнес печальным голосом:

- Да уж. За такие деньги мне дешевле её похоронить и самому закопаться.

- А сколько ты можешь предложить? - поинтересовался я.

Купец сказал. Теперь настала моя очередь смотреть на него совиными глазами. Ну а дальше...

... дальше пошел неинтересный разговор, очень похожий на тот, который немного раньше проходил с Семеном. Минут через двадцать мы с ним договорились. Правда, купец стонал, что я ограбил его, и что этой поездкой он и свое не возьмет, не то, что наживется. Что я всех его детей вгоню в могилу своей непомерной жадностью и жестокостью, количество которых в течении вечера менялось от одной любимой дочери, до пяти человек, а однажды даже до двенадцати человек. Но видя, что я опять поперхнулся, он сбавил обороты, поправившись что шесть из них его брата, тоже инвалида (еще вопрос, "тоже инвалид" - значит он тоже?); оставлю голодными и без отца с матерью, у которых он единственный кормилец и поилец, на которого вся надежда. А жену (тоже непонятно: то она у него есть, больная насквозь; то он вдовец, воспитывающий детей один одинешенек) в могилу вгоню; а сам он беспременно повесится, когда кредиторы его в оборот возьмут. В итоге я в конец запутался в его родственных связях, и просто сидел рядышком, кивая в особо драматичных местах страстных монологов, и отрицательно качая головой, когда он пытался снизить цену.

Видя, что это на меня не действует, он отсчитал мне задаток, и деловым тоном начал договариваться о месте передачи шкурок. Когда забирал шкурки, то всю душу из меня вынул и все-таки выторговал монет пять. Я же, в отместку, дал на него наводку городской страже, чтобы тщательнее проверили и, если получится, то стрясли лишние монеты.