Макс Фрай - ПрозаК

Гражиной звали бабушку. То есть первой Гражиной звали бабушку, Гражина-маленькая — Гражинка, Гражита — появилась уже потом, когда бабушка почти умерла. Но не совсем умерла, они с Гражитой успели поговорить, лет пять у них на это было. Бабушка Гражина росла в войну, бомбёжки, взрывы, страшно, остались вдвоём с мамой, деваться было особо некуда, налёты каждый день. Мама строгая, Гражина маму боялась больше, чем бомбёжек. Мама заставляла девятилетнюю Гражину во время налётов вязать на спицах, что бы там ни было — садиться и вязать. На шерсть распустила не пожалела старые свитера, все, сколько было, хотя холодно, но есть одеяла, а из свитеров: пожалуйста, мотки шерсти, и — вяжи, Гражина, вяжи. Как только сирена, хватай спицы, и вперёд. У мамы тяжелая рука, мамин гнев страшней вылетевших стёкол, страшней шатающихся стен, страшней, а главное — прочней. Верней. Надежней: не обогнёт. Вяжи, Гражина, вяжи. Вязала, куда деваться. На всю жизнь навязалась. Бомбы свистят, самолёты гудят, дом вот-вот рухнет, а она вяжет. Хотелось залезть под кровать и визжать там от ужаса, но мама велела вязать, и Гражина вязала. В результате пережила войну и начилась вязать с закрытыми глазами (от бомбёжек часто гас свет, мама прекращать вязать не разрешала). В семье дочери потом сидела у телевизора и вязала, всё время вязала, всегда. Всю одежду связала сама, все покрывала в дом, даже собаке попону. Вяжи, Гражина, вяжи. Невроз какой-то, не могла прекратить, Гражита это всё её вязание потом засунула куда-то с глаз долой в шкаф.

Её саму бабушка, естественно, тоже научила вязать и Гражита вязала, не так виртуозно, конечно, но тоже ничего. Подружки ахали. Главное, было чем занять руки, когда нечего делать. Поступила в университет, начала вязать на лекциях. Сначала только на скучных, потом на всех: привычка. Однажды, на лекции по психологии, вязала, сидя в первом ряду. Преподаватель косился-косился, и озверел:

— А вы знаете, девушка, что по Фрейду вязание является сублимацией онанизма?

На всю аудиторию: двести человек. Замерли. Вот тебе и бомбёжка. Вяжи, Гражина, вяжи. Пусть бомбят.

— Вы знаете, профессор, когда я вяжу, я вяжу. А когда я онанирую, я онанирую.

Удавись, моя черешня. Её ответ потом год цитировала вся кафедра — "когда я вяжу, я вяжу". Но они же не пережили бомбёжек и вязания в темноте, как бабушка Гражина. Они ничего не пережили. От слова «онанизм» лезут на стену от возбуждения и стыда. Ржут, представляя. Им это нравится. Им всё нравится. Им не хочется выскочить из собственных волос.

Если бы мама хотя бы пила. Потому что тогда была бы разница: пьяная — трезвая. То есть когда пьяная, тогда ну да, утоли моя печали и выноси мои калоши, но ведь хотя бы если трезвая, то можно вздохнуть. Или кололась бы что ли, сейчас это модно. Когда на маму накатывала очередная ярость, Гражита молилась, чтобы у мамы случился сердечный приступ. Но приступ не случился ни разу: Бога нет. Убить Гражиту мама не могла, и Гражита это очень хорошо понимала — просто потому, что тогда маме не на кого было бы сердиться. К ним давно никто не ходил — с тех пор, как умерла бабушка, с Гражитиных пяти лет. После бабушкиной смерти мама очень быстро привыкла, что над ней старших в доме нет (бабушка её слегка усмиряла), ну и всё.

В первый раз это ей в голову пришло неожиданно, она просто мыла пол тряпкой и ведро с мыльной водой стояло у ног. Гражита проходила мимо и что-то сказала. Мама взглянула. И резко схватила за косу, опрокинув на пол. Одним движением макнула косу целиком в ведро, отжала, как тряпку, и начала мыть пол. Косой. Гражита пыталась как-то двигаться в такт движениям, чтобы меньше нагрузка на волосы, но мама мыла резко, и не очень получалось приспособиться. Потом-то она приспособилась. Надо просто не ждать, куда потянет, а самой все время чуть-чуть двигаться, не замирать, а то еще хуже. Мелочи, на самом-то деле, ну мыла мама пол доченькиными волосами, ну и что. Мама мыла раму. Мама мыла Машу. Маша ела мыло. Не мыло — зубной порошок. В десять лет. Хотела отравиться. Не отравилась — оказывается, зубной порошок можно есть. Удивилась. Говорят, из любого жизненного опыта можно извлечь пользу. Можно, наверное. Из бомбёжек, например. Вяжи, Гражина, вяжи. Когда я вяжу — я вяжу.

Давайте я буду мальчиком: мальчиков в детстве часто бреют наголо. Ну или не часто, но бывает. Мальчикам можно открыто хотеть убежать из дома, это романтично и вообще, в пираты. Девочкам из дома сбегать нельзя, девочкам можно вязать и плакать, девочкам по утрам заплетают косы, а по вечерам наматывают эти косы на руки. Эти идиоты в университете думали, что ей плевать сказать при всех слово «онанизм», потому что она такая свободная. Конечно, она свободная — если тебе с детства вяжут руки твоими же волосами, ты научишься быть свободной. Без всяких рук.