Макс Фрай - ПрозаК

— Нет. От тебя несет козлом. Давай по-людски.

— Она еще голос подает, сука, — изумился солдат и вдруг сграбастал гретино лицо мозолистой пятерней. — Тебе кто разрешил говорить, тварь? Тебе стакан налили? Чего же ты гавкаешь?

Лежавший задергался в антрекоте, пачкая Грету.

— Ща… встану и отойду… — пообещал он сдавленным голосом.

— Да не хочу я после тебя мараться, — рассвирепел приседавший. — Блядь такая! — Он размахнулся и ударил Грету в глаз, добавил пощечину, вторую. — Бери, сука, пока я тебя не попластал!

Тот, что отстрелялся, стоял на четвереньках и пытался привести в порядок мундир.

— Зубы выбей, еще откусит, — посоветовал он.

— Не посмеет, — солдат сопроводил свои слова новой затрещиной. — Быстро бери, паскудина!

— Гляди сюда — что это? — Насытившийся, довольный военнослужащий взирал на что-то, свалившееся из Греты. — Это чего, земеля?

Земеля скосил глаза:

— Ты ее порвал всю, мудак, — озаботился он.

Грета, временно освобожденный от пятерни, решил, что пора перейти к заключительной, коварной части плана. Недаром его любимыми литературными персонажами были набоковские стервы, Марго и Лола, которые надругались над своими ослепшими любовниками — сущими гадами и скотами: мужиками, одним словом. Грета набрал в грудь воздуха и пронзительно закричал, переполняемый страхом и радостью. Он радовался тому, что в нем признали особу, по половой принадлежности годную к партнерству; не только признали, но и подобающим образом обошлись. Эта радость не могла омрачиться даже тем подозрением, что курс молодого бойца в строительном батальоне мало чем отличался от происходящего.

— Помогите! На помощь, сюда! Меня изнасиловали! Кто-нибудь, скорее, меня убивают!

— Молчи, ты, — рявкнул солдат, находившийся при голове — рявкнул рассеянно, так как его внимание все больше приковывалось к непонятному предмету. Повинуясь исследовательскому порыву, он ухватил подол и рванул его кверху, увидел крепления и нечто под ними: набухшее, продолговатое.

— Ох ты, ёп, — солдат медленно отшатнулся, ища рукой какое-нибудь оружие: палку, металлический прут, лопату — естественные поиски любого, кому неожиданно встретился редкий гад, будь то гусеница в боевой раскраске, двуглавая змея или то, что сейчас колотилось в полупритворной истерике. Призывы о помощи сменились неопределенными, угрожающими завываниями; плач походил на хохот.

Второй военный согнулся и разразился всхлипами. Его оглушительно рвало, и он не заметил милиции: та, против навязанного ей полицейскими фильмами обыкновения, прибыла без сирен. Машина бесшумно въехала на площадку, и к брачному ложу бежали сержанты, на бегу вынимавшие табельные пистолеты — тоже двое, но был и третий, начальник наряда, вооруженный автоматом, и этот не вынимал ничего.

— Стоять! Всем стоять! — один милиционер, не раздумывая, ударил блевавшего рядового по черепу, и тот покачнулся, попробовал защититься руками, тогда как нутро продолжало брать свое — точнее, извергать свое. Его спутник хотел убежать, но был мгновенно настигнут и брошен на доски лицом, где оставил протяжный розовый след.

— Гражданочка, вы как? — главный милиционер вдруг осекся, поперхнувшись. Автомат повис и закачался в свободнейшем колебании; все поняв, старший сержант зажал себе рот, но между пальцами брызнуло. Тогда он дал себе волю, и то, что минутой раньше было выблевано преступным элементом, неразделимо перемешалось с правопорядочным ужином.

Грета сел, размазывая по лицу кровь. Милиционер, совладавший с тошнотой, подскочил к нему (нелюдь!), угостил сапогом, съездил по уху, полуприкрытому сбившейся прядью.

— Что ж ты за гадина, — причитал милиционер. — Как же тебя земля носит…

Его испуганные подручные крутили солдат.

— Хромай отсюда… чтобы не было тебя… убью…

— Ничего подобного, — прошамкал Грета расквашенными губами. — Пусть их судят. Они меня изнасиловали.

— Тебя? Да таких истреблять надо, в газовой камере! …

— Изнасиловали, — настаивал Грета. — Это преступление. Неважно, кто я.

Сержант притих, присел на корточки:

— Ты это серьезно, мужик? — последнее слово далось ему с видимым трудом.

Грета одернул платье, взял двумя пальцами растерзанный антрекот:

— Извольте в мешочек положить, — произнес он спокойно. — Для экспертизы, как вещественное доказательство. И все побои запишите. И про свои не забудьте.

Парк, докипая суматохой, отступал и открещивался от приграничного строительства, которое превратилось в арену для событий, не совместимых ни с каруселями, ни с лодочными путешествиями.