Даниэл Уолмер: Чаша бессмертия

— Эту тупоголовую скотину, эту пугливую корову не сметь больше оседлывать для меня! — визгливым от ярости голосом приказала дочь герцога. — Отправьте его на шкуру, на колбасу, на корм псам!..

Неистовая скачка и битье слуг несколько охладили ее гнев, но не до конца. Ноздри девушки судорожно расширялись, глаза сверкали, пальцы теребили, ломали и рвали все, что попадалось под руку. Изящный кнут с выложенной перламутром ручкой оказался в числе этих несчастных предметов. Перестав рассекать плечи и спины, он сделался ей ненужным. Зингелла переломила его о колено, даже не осознавая, что делает, и швырнула обломки в костер, полыхавший посередине двора, на котором обычно жарили себе мясо сторожившие ворота охранники.

Поднявшись к себе в комнату, дочь герцога надавала пощечин двум служанкам, недостаточно низко присевшим при виде ее, и выбросила в окно букет роз, показавшийся ей увядшим. Стянув с помощью горничной тесное и узкое черное платье, переодевшись в свободный наряд и сполоснув лицо прохладной водой, она, наконец, успокоилась.

Подойдя к окну, Зингелла принялась размышлять, чем же заменить неудавшуюся прогулку за город и какой скакун с этих пор будет удостоен чести носить ее легкое и гордое тело. Взгляд ее бездумно остановился на полыхающем внизу костре. Один из охранников что-то вытаскивал из огня острием своего меча. Присмотревшись, Зингелла поняла, что это обуглившиеся остатки ее плети, из которых, дуя на обожженные пальцы, солдат пытался выковырять потемневшие чешуйки перламутра.

Герцога Гарриго нельзя было обвинить в излишней склонности к суевериям. Напротив, скорее то был человек с изрядной долей здорового цинизма, грубовато-земной, безмерно любящий жизнь во всех ее проявлениях. Поэтому, услышав встревоженный лепет Зингеллы о предсказаниях какой-то грязной старухи, он искренне расхохотался. Этим, правда, он вызвал целую бурю слез, крушение фамильного фарфорового сервиза и лавину упреков в холодности и нелюбви. Упреки его огорчили и пристыдили. Свою единственную дочь, «бешеную Зи», как называл он ее, маскируя насмешливостью нежность, оставшуюся без матери в самом раннем возрасте, герцог не просто любил, но втайне боготворил и слегка побаивался.

Они были очень похожи. Но те черты, которые в герцоге казались полунамеченными, в его дочери достигли полного расцвета. Герцог был вспыльчив и раздражителен, Зингелла — необузданна и горда до бешенства. Герцог был храбр, его дочь — азартна и безрассудна. Внешность Гарриго была благородной, хотя черты лица казались вылепленными излишне поспешно и грубовато. Зингелла обещала вырасти в подлинную красавицу.

Она была невысокого роста, но очень прямой и стройной. Черные волосы, обычно перевязанные на макушке алой лентой, падали на плечи и словно придавливали их своей тяжестью, настолько густыми и непроглядно смоляными они были. Чуть крючковатый нос и жесткое выражение блестящих глаз придавали лицу сходство с хищной птицей. Но капризно изогнутые губы были хороши и соблазнительны, как готовящийся распуститься пион. И без того худенькая, она затягивала платье в талии так, что казалась неестественно тонкой и ломкой, и носила высокие каблуки.

Гарриго и любовался, и гордился своей дочерью, и тревожился за нее. Не раз он замечал с усмешкой, что очень не завидует будущему мужу Зингеллы, и уж лучше тому обручиться сразу со львицей или с зеленой крокодилицей из мутных вод Стикса…

Когда герцог убедился, что слова безвестной нищей старухи всерьез смутили покой его гордой и бесстрашной дочурки, он принял все меры для ее успокоения. Перво-наперво он приказал отыскать старуху и привести к нему. В течение десяти дней дюжина его лучших воинов прочёсывала город и окрестности. Операцией руководили те пятеро стражников, которые видели оборванку в лицо и могли ее опознать. Двое воздыхателей, бывших с Зингеллой в то роковое утро, предложили свою бескорыстную помощь и также потратили немало времени, осматривая улицы, площади и задворки и приказывая поднять голову и подойти ближе каждой подозрительной нищей. Но все было тщетно. Наглая оборванка словно провалилась сквозь булыжную мостовую.

Убедившись, что казнить старуху и внести тем самым покой в растревоженную душу дочери невозможно, герцог пошел другим путем. Он обратился к той публике, которую до сих пор громогласно объявлял обманщиками, шарлатанами и вымогателями, то есть — к гадателям и звездочетам. В Кордаве, как, впрочем, и во всей Хайбории, такого сорта искателей легкого заработка водилось предостаточно. На сбежавшуюся к нему со всех ног — стоило только свистнуть — алчную свору пришлось потратить не один мешок с золотом, но безумные эти траты не достигли цели. Зингелла не только не успокоилась, но, напротив, пришла в еще большее смятение.