Инесса Ципоркина: Власть над водами пресными и солеными. Книга 1

О моем состоянии немногие знают, ну и я не рвусь их просвещать. Иначе все мои душевные качества, и плохие, и хорошие, будут списаны на счет диагноза. Не хочу превращаться в ходячий диагноз.

Передо мной расселись, как на параде, два стана моих злейших врагов — издатели и коллеги.

Я часто думаю: вот интересно, в других профессиях тоже так: окулист считает своим соперником уролога, уролог — стоматолога, а стоматолог — патологоанатома? И все они, собравшись в ординаторской, объясняют друг другу ничтожность и бессмысленность усилий ДРУГОГО? Дикость, если глянуть со стороны. Но в свете постулата вечной конкуренции…

Рядом с бокалом стоит уродливая статуэтка желтого металла. Самоварное золото, голая грудастая Ника* (Греческая богиня успеха, победы — прим. авт.), по колено увязшая в деревянной подставке. Время от времени мне вручают что-то такое — в рамочках и на подставке. Но разве это делает тише железную поступь будущего?

Вот и сейчас — издатель подходит, наклоняется ко мне над блюдом с бутербродами, нещедро усыпанными подсохшей красной икрой и просительным голосом предлагает пройти поговорить.

Знаю я, чего он хочет. Халявы, как и всякий издатель. Это только кажется, что умильно-жуликоватое личико улыбается, а ручки складываются на груди в мирном жесте. На самом деле на лицо его падает железное забрало, а воздух над головой со свистом прорезает меч. Назревает резня. И резать будут мою книгу. Если ее уменьшить вдвое и издать брошюрой в мягкой обложке…

— Нет, — говорю я замирающим от ужаса голосом. — Мы с вами уже это обсуждали. Нет.

Туше. Издатель отходит, набираясь сил для новой схватки.

— Правильно, правильно, — бормочет какое-то пьяно-восторженное лицо, возникая из-за моего плеча. — Такую книгу — и резать…

Мне хочется ответить холодно и мрачно, с намеком на его, лица, бездарность и лизоблюдство, но я лишь неопределенно улыбаюсь.

Мне жаль этих людей. Всех, без исключения. Ни один из них не сознает возложенной на него роли и покорно бредет к поражению. Нетрезвое лицо с печатью восхищения принадлежит писателю, который надеется распалить меня до того, чтобы я нагрубила издателю, разорвала контракт — и освободившаяся сумма, может быть, прольется манной небесной на него, мнимого радетеля моих интересов. Он не понимает, что в очереди за манной он где-то в самом конце списка.

Да и издатель не понимает, что к разорению его подвигает не издание дорогих книг, а его святая вера. Вера в дебила-читателя, любящего чтиво в мягкой обложке, на туалетной бумаге, с туалетным юмором, туалетными сюжетами, туалетными идеями и туалетной судьбой.

Издатель не видит, как выпущенные им книги тонут в километрах таких же, сортирнообложечных брошюрок, пока дебил берет с противоположной полки диск и идет вдоль этих километров, не оглядываясь. И писатель не видит, как все они — издатели, читатели, дебилы, проходят мимо него и его книг, не отводя глаз от ждущего их в конце пути экрана телевизора и вожделенных мягких тапок.

А над ними порхает безногая Ника с глумливым лицом и нагло торчащими сиськами.

Я встаю и выхожу в коридор, якобы покурить. На самом деле это бегство, обдуманное, своевременное бегство. Какое курево? Это старый дом — один из тех, в котором нормальная вентиляция считается постыдной роскошью. В офисе издательства от кипения творческих амбиций воздух давно превратился в марево, в котором, как в бокале, облепленном пузырьками, плавают коллеги-соперники, сливаясь по углам в страстных спорах и несанкционированных митингах…

На подоконнике сидит Гера. Я сама попросила зайти за мной, понимая: на празднике разногласия мне делать нечего.

— Поехали? — спрашивает он.

— Поехали.

Мы выходим на грохочущую магистраль, катящуюся огненным потоком вниз, к высотке на площади Восстания, к зоопарку, слабо пованивающему природой. Гера подставляет мне локоть. Приятно пройтись под руку с накачанным, железнобицепсовым атлетом после долгих часов в обществе дряблых тел и мозгов, доведенных умственным трудом до полужидкого состояния. С атлетом, который относится ко мне с небывалой бережностью, словно я фарфоровая и надтреснутая к тому же.

— Ты бы, Ася, завязывала сюда ходить, — мягко увещевает Гера. Подобным голосом просят игромана не транжирить свои кровные в салоне одноруких бандитов. — Каждый раз, как тут бываешь, у тебя такое лицо делается…

— Злое? — удивляюсь я. Вообще-то я не чувствую злости.