Таисия Пьянкова: Черная барыня

Когда поклажа была перенесена в дальнюю угловуху, дворник Ермолай, пособлявший в том кузнецу, ажно занемог. Всю ноченьку напролет хватался за поясницу, тяжестью сорванную.

Не только Ермолай не спал до рассвета. Демьян точно так же в занятой угловухе века с веком не свел. Чем-то он там потихоньку позванивал да постукивал. Не спала и Настена, упрятанная Алефою в глухом внутреннем покое. Как ни глуха была ее каморка, а кляцанье проникало и сюда. Настена прислушивалась к нему, подрагивала и бледнела, ежели стукаток надолго затихал.

А Демьяну к тишине дома прислушиваться было некогда. Он что-то доделывал, занавесивши окна в угловухе до самого потолка. С зарей колотня его не затихла, а звякала да стукала свои отложил он в сторону лишь тогда, когда уж взялись наезжать на Сигарихин двор пыжливые гости. Обеспокоенные, однако, не больно лестным соперничеством, они прямо с разбегу приступали одаривать хозяйку всякими удивлениями. Затем спешили до угловухи, нагло торкались в нее, строили через запертую дверь над неотзывным Демьяном разные насмешки. Многие из них пытались найти хоть малую какую щель – поглядеть, чего такого занятного можно прятать столь ревностно от любопытных глаз? Двое все-таки умудрились, один на другого влезши, проникнуть с улицы нетерпеливым интересом в просвет оконной занавески.

– Ни хрена не понять,– тут же отчитались они перед назойливой оравой набежавшего интереса.– Стоит какое-то чучело у стены, прикинутое рогожей…

На все домогательства раззадоренных Алефиных прихвостней Демьян из угловухи отозвался всего лишь раз.

– Приходите в полночь,– только и сказал он.

Пришлось отступиться. Не станешь ведь в чужом доме высаживать дверь.

Вот сели гости за столы, вот выпили-закусили вот спорить вяло взялись – каждый свое достоинство выпяливает. Однако же им кто не может забыть того, какая заноза в кичливости их увязла. Потом ничего, распалились, расшумелись, полезли уже через стол чуть ли не вилками тыкать друг в друга. Тут настенные часы и ударили по их расходившейся спеси полуночным боем.

Все разом смолкли, все разом уставились на хозяйку: веди, мол, красавица; показывай, чем таким изрядным намерен удивить всех нас твой новый фаворит? Не насмешит ли он нас до слез?

Повела Алевтина Захарьевна смешливую рать.

Идет передом. Сама делает вид, что не больно-то поспешает ублажить свою душу, хотя в уме она десять раз уже сбегала до Демьяна.

Гости за хозяйкою следом катятся – волной шумят. А дверь в угловуху уже распахнута.

Вкатилась волна. Полукругом перед Демьяном остановилась.

Ну-у! Показывай, дескать, кузнец-молодец, излад свой столь уж взыскательный.

Демьян не больно-то торопился исполнять понукание; дождался, когда смотрельщики перехихикаются да бросят кидаться в его сторону всякими подковырками, только тогда, сорвал с чучела рогожу…

И-и… А-а-ах!

Прямо выстрелом по высокому нагорью прокатилось великое удивление. Некоторые из гостей настроились было тут же улизнуть из угловухи, да не осилить оказалось им внезапно катившей слабости…

Все ахнувшие, все ослабевшие увидали разом, как от стены отделилась сама Алевтина Захарьевна! Она, в мучительном танце, ломала свои тонкие руки, корчила на лице больные улыбки, кругами наплывала на гостей кованным из вороненого железа телом…

Без какой-либо отлички от настоящей Алефы, железная эта барыня не сходилась с хозяйкою лишь только мастью. Сплошная ж ее чернота отливала на гостей этакою жутью, ровно бы от живой Сигарихи взяла и отделилась ее грешная душа и теперь, на чужих глазах, корчится она в страшных муках больной совести…

Все шире расходился круг ее мучительной пляски, все больше теснила черная барыня ошарашенных страхом гостей…

Тишина в угловухе гробовая. Слышны были только лишь мерные удары внутри ее кованного тела, будто бы в нем бился маятник тех самых часов, которые неумолимо отсчитывают последние минуты перед страшным судом…

Никто больше не смел ни охнуть, ни за сердце схватиться. Только все, шаг по шагу, теснили друг дружку, отступали к стенам.

Кто знает, ни принудила ли бы всех их черная барыня полезть на стены, если бы да кому-то не посчастливилось нащупать за собою дверную ручку?

Будучи уже за порогом, счастливец этот вдруг заорал в такой раздор, что Ермолай-дворник, который, после бессонной ночи, малость придремал в своем закуте, с лавки свалился. И почуял тогда Ермолай, что у него даже под коленками вспотело, зато надсадная боль от спины отлегла…