Таисия Пьянкова - Тараканья заимка

"Ну, уж нет!-подумалось Корнею.- Шалишь, однако. Что мне создателем определено от рожденья, то и мое. И за мой, за минутный грех небеса пущай с меня с одного спрашивают. Не стану ни сам мазаться этой отравою, ни остолопам не дозволю. Не доставлю я дьяволу радости клыкасто над нами хохотать".

- Ясно?! - Это уж он птицу стратима спросил и вдруг показалось ему, что глаз ее рубиновый гневом вспыхнул.

Тогда и Корней осерчал. Сграбастал он чертов подарок, из дому выскочил, твердой ногою с крыльца сошел, да ка-ак запульнет дьявольский соблазн за прясла, за молодые у двора елки.

Сверкнуло подарение на утреннем солнышке огненным мотыльком, порхнуло через невысокие вершинки, а по другую сторону ельника кто-то взял да и вскрикнул, словно бы по голове угодило. Вскрикнул, а потом и засмеялся лукавым девичьим смехом. Зашумела хвоя, заколыхались ели безо всякого ветра, раздался похлоп огромных крыльев, как будто великая птица с земли поднялась и укрылась в таежной густоте.

Корней предположительно понял, что все это значит, и потому не больно-то испугался, он даже решил любопытство справить - удостовериться в своей правоте. Потому через прясло перепрыгнул, между елок по рыхлому снегу на ближнюю прогалинку пролез, кругом глазами зашарил - никого, никакого заметного следа. Мартовский снег в лесной нетронутости не больно еще осел, недавняя пороша его и вовсе подровняла. И все одно Корней ничего не увидел. Зато у себя под носом - прямо вот тут, вдруг да разглядел он след босой девичьей ноги...

Постоял Корней, ничего нового не сумел взять в голову и вынужден был поворотить обратным ходом. Поворотил, шагнул, а у него за спиною кто-то ласково сказал:

- Жди меня в гости.

Обернулся - никого. Тогда Корней перехваченным от неверия голосом и говорит:

- Чего ж ты прячешься? Покажись. Хоть знать буду, с кем дело имею.

И пустота поляны ответила ему все тем же нежным девичьим голосом:

- Время настанет - покажусь. А ты не пугайся больше.

Все это предстояло Корнею еще на сто раз передумать. Но зато пришла полная уверенность в том, что Тихонова гостевня тут ни при чем.

Его, покуда неполное, прозрение наступило утром. А в за обед того же Дня на Тараканьей заимке опять да снова пошел хмель по буеракам:

Последнюю припевку Мокшей Семизвон посвятил Корнею в отместку за то, что потерял всякую надежду заполучить от него картуз с околышем в три пальца. Спел он ее тогда, когда старшему Мармухе пришло время плиту в избе растапливать. На дворе к этому часу уже завечерело да и захмурело. Стали сгущаться быстрые потемки, а с ними завязалась метель последней зимней ярости. Она разошлась так, ровно бы настроилась выгнать на мороз все избяное тепло. Надо было удержать его, подкормить как следует.

Ну, а ежели... тут печка гудит-пылает, а тут пьяная кутерьма вошла в самый разгар? Понятно, что ни один заботливый хозяин таких два костра в доме без присмотра не оставит.

А Корней Мармуха был настоящим хозяином. Потому и пренебрег Мокшеевым бессердечием - остался в избе сидеть у топки. Он устроился на низенькой скамейке, стал смотреть на пьяный шабаш да молчать.

Ну вот.

Хмельные гостеваны животы свои от стола, наконец, по-отваливали - устали набивать. Словоблудят, похабничают сидят. Корнея тем-другим подкалывают: намереваются вогнать его в кровь, чтобы было к чему придраться да маленько с ним счеты свести за незабытых "лоботрясов". А тот терпит, не подливает масла в огонь - все-таки четверо сытых лбов!

Все одно бы нашли они у засватки заплатки, да только внезапный шквал ветра как завоет на дворе целою сотней бешеных дьяволов, ка-ак шатанет избу, как расхлобыстнет дверь во всю ширь - ажно лампа погасла!

Мокшей-балалаешник перед этим моментом как раз до Корнея с выходом подплясал, чтобы опять заломить какую-нибудь припевку побольнее. Вот он и поторопился дверь закрыть. Дернул за скобу, а она не поддается. Держит кто-то дверь с обратной стороны...

От страха вся компания сомлела. Один только Корней усмехнулся.

"Пришла", - подумал.

А Мокшей попятился, попятился да и хлопнулся об пол задом, точно кто подножку ему подставил. Потом-то он так и говорил, а пока всякую речь потерял. Только - а, а, а. Как баран блеет, а сказать ничего не может. Из темных же сеней грубый голос: