Ольга Сергеева - Дочь Кузнеца

— Никогда, Занила, не прикасайся к мечу! Хотя это — всего лишь меч. А убивает человек! Со стали кровь можно вытереть, но на руках человека она остается навсегда!

Мирима была такой красивой! Когда Занила вернулась домой, она стояла посреди избы, уже одетая в новое платье, специально сшитое для этого дня, украшенное по подолу и низу рукавов яркой вышивкой, изображавшей деревья, цветы, птиц и зверей. Над этой самой вышивкой невеста, не смыкая глаз, провела ни одну ночь. Именно по красоте рисунка и по мастерству исполнения и будет судить будущая свекровь, принимая невестку к себе в дом. Благосклонно ли примет? Или покажется рука, распустившая птиц лететь по ткани, нерадивой, ненужной в хозяйстве, недостойной ее старшего сына? Конечно, девочка росла у нее на глаз, и все было известно, обдумано и сговорено давно, но от этого не меньше старалась Мирима, склоняясь глубокой ночью перед светцем над беленым полотном. Только стороннему пришлому человеку рисунок мог показаться пустым: красиво подобраны нити, один к одному лежат аккуратные стежки, словно живые распахнули крылья птицы, вот-вот готовые сняться с веток, да и все на этом. Но любой житель северного Махейна знал: вышивка это — заговор, равного по силе которому еще поискать, ведь кладется он любящей рукой для защиты будущего дома, мужа и всей семьи! Животные и птицы сулили удачу смелому охотнику, цветы зазывали в дом лето, обещали обогреть щедрым теплом, ветки деревьев, ломящиеся под тяжестью плодов… Что ж тут объяснять? Пусть урожайным будет каждое лето, пусть голод никогда не посетит молодой дом, и каждый год пусть в семье появляется по сыну или дочке!

Мирима стояла посреди избы, уже обряженная в новое платье, а младшие сестренки и мать хлопотали вокруг нее. Девочки прилаживали на голове сестры венок, искусно сплетенный из цветов, собранных в середине лета и заботливо сохраненных по сей день так, что не помялся и не облетел ни один лепесток, не потеряли они ни формы, ни ярких красок. А мать, не старая еще крепкая женщина в клетчато-зеленой поневе с высокой короной пепельно-светлых волос на голове, прилаживала на талии дочери поясок — плетеный шнурок из красных и золотых нитей, связанный хитрыми узлами, чтобы ни одна хворь не смогла подобраться, с длинными шелковыми кисточками, позванивающими вплетенными в них бубенцами — отпугивать нечисть. Именно этот поясок развяжет жених, когда деревенский ведун признает его право на невесту, когда его родители согласятся ввести новую дочь в свой дом, когда родители девушки благословят и отпустят ее, когда станет он ее мужем. Свадебный поясок последний, в котором красуется девушка — понева замужней женщины талию скрывает, придавая осанке силу и величественность.

Вздрогнув на звук бухнувшей двери в сенях, мать обернулась и увидела замершее на пороге свое младшее чадо. Непослушная, все бы куда-нибудь бежать! Отстегать бы пару раз хворостиной за то, что столько седых волос добавила матери, но как прижмется теплым пушистым комком к груди, как замурлычет что-то звонким голосочком… И отходит сердце, и не поднимается рука. Что ж делать? Младшенькая — всегда самая любимая!

Вот и сейчас мать нахмурилась больше для вида, уперла руки в бока, стараясь придать себе грозный вид:

— Где ж ты была, постреленок? С рассвета тебя нет! Да в чем ушла? — накинулась на нее она уже серьезно. — Не видела разве, на улице зима?! А ну как накинется на тебя с ели лесовик? Да будешь неделю трястись в лихоманке? С печки тогда не спущу! Так и будешь в избе сидеть! Просись не просись — на улицу не выпущу!

Но девочка словно и не слышала материных слов. Она бросилась к сестре, обняла ее, прижалась к ней:

— Ой, Мирима, какая же ты красивая!

Первой засмеялась Мирима, за ней звонкими колокольчиками залились младшенькие сестренки, и даже мать улыбнулась, обняла их. Прижала к своей груди. Так они и стояли какое-то время — четыре дочери и мать — счастливые одним счастьем на пятерых!

Потом уже, раздевшись и устроившись поближе к теплому боку большой печки, Занила рассказывала матери, что была у отца, что он закончил работу и совсем скоро придет домой. Молчала она только об одном — о серебристом клинке, неясно мерцающем в сумраке кузницы, ждущем своего хозяина…

Кузнец прибрался в кузнице: негоже закончить работу, да так и уйти, оставив огонь не затушенным, инструменты не вычищенными и не прибранными. Обидится добрый молот — откажется служить своему хозяину — будет вырываться из сильной руки. Ни одну работу тогда не сделаешь, даже подкова справной не получится. Осерчает батюшка-дух огня: не терпит он нерадивых служителей, уважения к себе требует, а иногда и жертвы… Батюшка-огонь сам выберет, кто ему люб, и если не понравится ему человек, взявшийся за кузнечное дело, все может случиться. Может и искра шальная вылететь из горна да попасть на деревянный сруб. От одной искры может заняться пожар. А если уж совсем осерчал батюшка-огонь, может и человек живым из кузни не выйти! И такие жертвы иногда ему бывают любы!