Лицо Дальки покрывали многочисленные шрамы. В проколотой щеке блестела проволока. Губа была надрезана – и это еще больше усиливало сходство с рептилией.
– Опять хочешь сбежать?… Не выйдет… Ищешь Книгу? Не найдешь… Ее здесь нет! Нет! Я-то видел ее. Я видел, а ты нет! И никогда не увидишь… Потому что я лучше. Лучше!…
– Так это твой друг? – спросил Ферб.
– Да, – ответил Тильт и поднялся. – Это он.
Из зева пещеры, неуклюже поворачиваясь, выступил Кругляш.
– Я здесь, мастер, – объявил он, жадно глядя на колышущееся внизу живое зарево.
– Иди вниз, к своим братьям, – велел ему Тильт.
– А что насчет нас? – спросил Ферб. – Я-то, кажется, не боюсь ни стрел, ни клинков.
– Я тоже, – рассеянно проронил Тильт. – Но это сейчас неважно. Мы сделали все дела, и нам пора уходить.
– Постой… А как же Книга?
– Забудь о ней.
– Но… – Ферб развел руками. – Как это – «забудь»?… И куда ты собрался идти? Вниз? Прямо на клинки тралланов? Не лучше ли спрятаться и подождать, пока твои холемы тут ни одной живой души не оставят?
– Нет, – качнул головой Тильт. – Я слишком долго ждал. – Он сделал шаг влево – к пропасти.
– Эй-эй! – схватил его Ферб. – Ты чего это задумал, почтенный мастер? Опомнись!
– Пора домой, – тихо сказал Тильт, глядя в звездное небо. – Крепче держись за меня, почтенный разбойник. Но не мешай мне.
– Ну как же?! Ты хоть объясни толком, чего удумал! Они стояли на самом краю обрыва. Внизу на острых
камнях плескался прибой.
– Просто держись, – прошептал Тильт и шагнул вперед.
Вниз.
Ветер упруго ударил им в лица. Свежий ветер, пахнущий морем и свободой.
Тильт закричал и раскинул руки. Будто паруса, хлопнули широкие рукава – и обернулись огромными белыми крыльями.
Тильт взмахнул ими.
И воздух подкинул его.
Вверх.
– Это сон! – прокричал цепляющийся за него Ферб.
– И мы – словно птицы! – откликнулся Тильт.
Нелегко дались Гаю строки, составленные из букв «Заповеди Имма». Трижды он портил бумагу и начинал работу заново. Его не ругали и не корили за допущенные ошибки – и это несколько его успокаивало. Он вспотел от усердия; он забыл о наставленных на него копьях и недавнем кровопускании. Низко склонив голову, прикусив кончик языка, он тщательно выписывал буквы, на которые указывал обритый маскаланец. Лишь иногда Гай отрывался от письма и обводил мутным взглядом заполнившуюся светящимся чадом залу.
– Пиши, почтенный мастер, – тут же напоминал о деле одноглазый надсмотрщик. – Пиши скорей, утро вот-вот соберется…
И Гай макал перо в чернильницу. И вновь склонялся над бумажным листом, отчего-то чувствуя великую ответственность за каждый выводимый значок, будто не буквы это были, а жизни человеческие, будто не слова он выписывал, а людские судьбы.
– Пиши, почтенный мастер… Пиши…
Потом появилось странное ощущение, будто он – это не он, Гай из Ан-Бранта, а некто другой. Мнилось, будто пером водит чужая рука. И мысли в голове были какие-то необычные, непонятные, точно бы подслушанные. И обретенное наитие подсказывало, что конец работы совсем близок. Что одна только строчка осталась.
Шесть слов…
Пять…
Четыре…
Последние буквы тесно и ровно легли на бумагу.
Осталось поставить точку – на нее и указал маскаланец острой палочкой.
Гай обмакнул перо, поднес его к нужному месту. И замер, не решаясь завершить текст, нутром чувствуя, что крохотная точка эта, оказавшись на бумаге, способна многое переменить.
– Ну же, почтенный писец, – жадно и горячо зашептал нависший над ним одноглазый. – Ну же! Ставь ее! Ставь точку! Заканчивай скорей!
Чернильная капля медленно набухала на кончике пера. Сорвавшись, она могла испортить весь лист.
Гай поспешно стряхнул ее на пол.
А потом легконько и аккуратно, едва-едва коснувшись бумаги, поставил тонкую ровную точку.
И расправил плечи.
– Все, почтенный мастер! – выдохнул одноглазый, глядя на писца с удивительным восхищением. – Теперь уже все!
Сдержанный смех и радостные шепотки растеклись по зале. Затрепетали бессчетные огни свечей. Тралланы просунули копья в беседку, нацелили колючие острия на сидящего в кресле Гая, и тот неожиданно понял, что никто не собирался его отсюда выпускать, что обещание свободы было обманом. Писец замер, не смея дышать, говоря себе, что этого не может быть, убеждая, что предчувствие его обманывает.
Обритый маскаланец потянулся к завершенному листу. Благоговейно ухватил его кончиками пальцев. И вдруг тихонько взвизгнул, а потом заверещал тонко и с переливами, словно какая-нибудь пичуга, – громче и громче. Задергался, затрясся. Казалось, что бумага нестерпимо жжет ему руку и он пытается отпустить лист, но тот будто прилип к его коже, прикипел к ней и притом сделался неподъемно тяжелым.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу