Олег Лукьянов - Улей

Увидев сбоку пивную, зашел не раздумывая. На встречу вышла улыбающаяся официантка или менеджер, кто их разберет, всюду блестит и благоухает. Заведение явно не из паршивых. И еще, возникло предчувствие о том что я тут задержусь надолго…

Слова, слова, слова, но за ними ничего нет. Образующая их основа — мысль. Мысли. Сначала была мысль. Только потом появился этот мир, и только потом появился человек. Мысль. Всему виной мысль — одна лишь она. Если бы не она, не было бы людей, и не было бы того ада в котором мы все горим. Горим каждую секунду, даже тогда когда мы счастливы и жизнь кажется вечной. Мы горим в аду, потому что наш мир это ад. Даже в то время когда мы спокойны и счастливы, и когда не чувствуем боль и агонию других людей, мы продолжаем гореть. Это всего лишь отсрочка — как на равномерно крутящимся вертеле, пока мы сверху языки адского пламени нас не достают, кажется, что так будет всегда, но вертел не останавливает движения…

А это значит, что все мы когда-нибудь сгорим.

Я пьян, мертвецки пьян. Официантка видя что респектабельный клиент задался целью напиться в одиночестве, без лишних напоминаний меняла бутылки. Но это я осознавал словно пребывая где-то на другом краю вселенной, а в сузившимся, до размеров моего стола, мире просто появлялось расплывчатое лицо и менялись формы и размеры сосудов с отравой которую я не уставал в себя вливать.

Что-то, какое-то раздражение, беспокойство, нарастало в кармане брюк. Непослушными пальцами достал вибрирующий мобильник. Попытался разглядеть имя звонившего, но с таким же успехом, подслеповатый клерк мог бы всматриваться в нижние строки плаката висящего в кабинете окулиста.

— Ало, — бросил в трубку я, — кто это?

— Ворон? Это ты?

— Да, я это я.

— Ворон не узнаешь? Я Грач!

— Грач?! Здорово друг, как ты здесь нарисовался?

— Ворон я еле тебя нашел, я тут хотел… Подожди ты пьяный что ли?

— Ну… Да я тут в баре.

— Один?

— Да… А что?

— Скажи название.

— Официант! — заорал я. — Дай названия заведения!

— Понял, скоро буду, — сказал Грач услышав ответ.

— Жду. Отбой.

Смешно конечно. Но меня гложут мысли о подставе. Мог ли друг, прошедший со мной один из кругов ада, предать? Конечно мог, в аду и не такое возможно… Эх, будь проклят тот день, когда я повстречал этого… седовласого. Как его там. Во сне мне казалось, что его звали Наузлингом. Наузлинг — ты не дьявол, всего лишь его эмиссар. Будь проклят ты и весь твой путь повелителей…

Наверно я вырубился, или уснул, что в принципе в моем состоянии одно и тоже. На плечо легла рука. Я узнал улыбающегося человека.

— Грач, мать… Ты не изменился!

— Я тоже рад тебя видеть командир, — сказал он, не прекращая глупо улыбаться. — А почему ты бухаешь в одиночестве?

Я вздохнул, но кажется получился не то жалостливый всхлип, не то короткий звериный вой:

— Грач, давай не будем об этом. У меня погиб близкий человечек.

— Сочувствую, Ворон. Тебе я не наливаю, а вот человека помяну.

Он наполнил мою рюмку до краев и влил содержимое себе в горло единым залпом.

— Ты знаешь, Ворон… Я приехал сказать что… Ворон, у тебя обреченное лицо. Ворон, возьми себя в руки!

— Что? — спросил я не в состоянии ухватить смысл сказанного.

После паузы он произнес еле слышно:

— Ты помнишь тех парней, что были с нами там?

Я кивнул.

— Ты помнишь их лица? — продолжил он.

Я кивнул.

— Ты помнишь лица тех из них, кто не вернулся?

Я кивнул.

— На их лицах старуха-смерть оставила печать. Их лица выражали обреченность еще до боя. Ты помнишь это?

Я кивнул.

— Ворон, друг. Говоря это, я оказываю тебе одолжение. На твоем лице такая же печать. Прошу тебя, сделать что-нибудь с этим…

Мне трудно было всмотреться в его лицо, но показалось, что его голос дрогнул.

— Знаешь Грач, от смерти бегать бесполезно. Судьбу нельзя изменить, так же как и изменить время прихода ее паскудной сестры.

Он наполнил еще рюмку, вновь опрокинул.

— Значит я пью за упокой твоей души. Что же мне пора.

— Ты прав друг, нельзя попадаться на глаза смерти даже случайно. Дурная примета, знаешь ли.

— Ворон, Ворон. Я обязан тебе жизнью. Многие обязаны тебе жизнью. Если б я мог вернуть тебе долг…

— Многим я спас жизнь. Но еще большим я… я скормил костлявой намного больше душ.

— Сколько насечек было на твоем прикладе?

— Тридцать две.

— Ты убил тридцать два врага. Каждый из них мог убить наших товарищей. Или безусых пацанов… Ты спас намного больше жизней, Ворон.