Лилия Батршина: Поплачь о нем, пока он живой

— Ну, как тебе наши гости, Любавушка? Может, пришелся кто по сердцу?

Любава стояла спиной к отцу, упершись взглядом в закрытые ставни, убор, обременявший ее, валялся на постели. Девушка долго не отвечала и вообще никак не реагировала на приход отца, и тот уже собрался повторить свой вопрос в более жестком тоне, как вдруг услышал сдавленный, как будто случайно вылетевший наружу всхлип.

— Не пойду за него… — едва слышно, словно в забытьи, прошептала Любава. Князь, ошарашенный, подошел ближе. Любава прижала ладони к лицу и затрясла головой: — Не пойду, не пойду, не пойду…

— Дочка… — оторопело пробормотал князь. — Но почему же?

— А действительно: почему? — Любава резко развернулась. Потонувшие в слезах глаза черно блестели, губы дрожали. — Действительно, почему я не могу выйти замуж за молчаливого истукана, надменного и самоуверенного урода, для которого я — исключительно товар? Или у меня когда-то была гордость? Или когда-то меня мой отец учил жить по совести? Неужели это когда-то было, батюшка?

Князь молчал, явно не ожидавший подобной реакции. Любава отвернулась, слезы побежали по щекам, по прижатым к лицу ладоням, капали на платье.

— Мою гордость, честь мою девичью — в грязь… — прошептала она. Князь подошёл к дочке, взял за плечи. Девушка всхлипнула, прерывисто вздохнула. — Все, ради чего я жила — ему на откуп… Разменной монетой на стол кинули, как при игре в кости…

— Не разменной монетой, — нашел в себе силы возразить князь. — А заслоном родины своей! Ежели нападут они на нас, не выдюжить войску нашему против них. Погибнет край родной, а так не посмеет он напасть на дом отца жениного, да и ты не позволишь! Позором он покроет себя. За землю родную не постоишь ли?

Князь умолчал о том, что эта свадьба была скорее выгодным военным союзом, а заслоном лишь во вторую очередь. Но ему было тоже нелегко расстаться с дочерью, единственным напоминанием об умершей любимой жене, ведь девочка выросла такой похожей на свою мать… Но не вечно же её подле себя держать в девках! Время уже пришло замуж дочь выдавать…

— Такой и позора не убоится, — зло проговорила Любава. Шмыгнула носом. — И как я его удерживать буду? Грудью, что ли, заслоню свою землю, в ноги упаду, по рукам свяжу? Так он меня и послушает! Я уж не говорю, что мне жить с ним не только как с королем…

От этой мысли, только сейчас почему-то возникшей в её уме, она разревелась пуще прежнего. Свобода, честь, гордость — да, но жить с Бьёрном, жить! Женой ему быть! Любава перестала себя сдерживать, разревелась в голос, бросилась на грудь отцу.

— Батюшка, родненький, не губи! По сердцу бы пришелся, слова бы не сказала, но не выдавай за него, батюшка, пощади!

— Ох, да как же ж так?.. — всплеснул руками князь. — Меня под позор поставить хочешь, да родину под удар? Ох, Любава, была б моя воля, ни за что б не отдал тебя за страхолюду эдакую, да видишь, нужда заставляет…

— В пасть льву меня бросаешь… Съест и не подавится… — прошептала, но уже совсем безнадежно девушка.

— Ох, лукавишь, Любава, — князь отстранился и погрозил ей пальцем. — Тебя да съест? Али ты не дочь моя? Али не тебя боги так норовом одарили, что никому не сладить? Так что ж ты перед ним-то без боя склоняешься?

Любава выпрямилась, всхлипнула в последний раз и вытерла слезы. Личико её посветлело, и у князя отлегло от сердца.

— Ну что ж, — тихо сказала Любава. — Слезами горю не поможешь. Чему быть — того не миновать…

Наутро княжну разбудили не мамки да няньки, а звон стали под окном. Бьёрн, держа меч в покалеченной правой руке, с трудом защищался от своего спутника, со смехом, шутками вполне искусно обращавшегося с мечом. Сам Бьёрн был предельно серьезен, несмотря на явно дружескую обстановку. Но потом ему всё же надоело постоянно только защищаться, да и рука, видимо, устала. Он перекинул меч в левую руку, и тут уж пошла потеха! Все зрители расступились, а сопернику Бьёрна стало не до шуток. В толпе взгляд девушки обнаружил и её младшего брата, жадно и с восхищением наблюдавшего за женихом сестры. "Ну вот, — мрачно подумала Любава. — Теперь и братцу стал кумиром. Всем хорошо, одна я рыжая". Девушка посмотрела на свои свесившиеся вниз волосы и прыснула со смеху: она-то и впрямь была рыжая! "Похоже, на роду-то мне и написано себе на уме быть!" Любава после вчерашних треволнений как будто смешинку проглотила: хохотала и никак не могла остановиться, заливисто, весело, до слез. И это не прошло даром: заливистый хохот услышали внизу, схватка приостановилась и все посмотрели наверх, на окна царских покоев.