Татьяна Апраксина - Пустите детей

- Здравствуйте, - юноша в новом, наверное, впервые надетом черном костюме кивает и слегка подается вперед. То ли поклон, то ли нечто эдакое, неопределенно-вежливое. - Меня зовут Алваро Васкес.

Треск клавиш - наверное, под шестьсот ударов в минуту, может, даже больше. Только сухой треск, ритмичные щелчки, раскатывающиеся по кабинету. У ноутбука мягкая бесшумная клавиатура, но никакая клавиатура не выдержит этой скорости.

- Я пришел на собеседование на должность личного помощника... - Юноша негромко кашляет, вздыхает, еще раз прочищает горло, чуть громче. - Господин Сфорца!

Человек с густой пепельной челкой до кончика носа - и как только экран видит, - не поднимает головы, наверное, даже не слышит. Или не считает нужным слышать.

Все идет наперекосяк. Алваро недостаточно нанести удар. Нужно еще и сказать, бросить в лицо несколько фраз, для камер, только после этого - ну, почти после, где-то на середине последнего слова, - из-за щеки вылетит бритвенное лезвие... а человек за ноутбуком даже не заметил, что Алваро вошел и стоит над ним.

- Господин Сфорца! - уже громко говорит юноша в черном костюме.

На него не обращают внимания, совсем не обращают внимания - нет, к сожалению, секретарша ходит тихо, босиком, что ли, она по здешним толстенным коврам разгуливает? - и приходится взять ее за плечо, развернуть к себе... поднос с чашками и чайником летит на пол, ничего, они металлические... лезвие из-за щеки перемещается в пальцы левой руки, сложенные щепотью, к шее, к упруго бьющейся жилке, секретарша - молоденькая дурочка - визжит...

...но человек не двигается, не поднимает голову.

Влетает охрана.

Наставленные пистолеты, рык "Брось бритву!", мгновение - чистый пат - кто раньше успеет, юноша ростом с ту секретаршу и знает, как прятаться за живым щитом так, чтобы нельзя было выстрелом задеть его, не сделав шага в сторону, а он успеет, конечно же, успеет, одно движение пальцев...

За спиной у человека с ноутбуком - лазуритовые шпалеры, пронзительная синь, золотые прожилки, - и те же синие тени залегли на висках, под глазами, между краем черной водолазки и мочкой уха.

От пролитого чая поднимается ароматный пар. Пахнет клубникой, смешно и глупо пахнет клубникой, клубника - розовая, почти алая, розовое и синее плохо сочетаются, господин Сфорца пьет неправильный чай, ему стоило бы пить темно-коричневый с прозеленью, закопченный лапсанг сушонг.

- Бросай!

- Назад! - требует юноша, чуть нажимает на лезвие, на тон, на позу - он опасен, они должны видеть, что он опасен, потому что охрана, которая так сплоховала, пропустив его сюда, может не понять намека...

Человек за ноутбуком поднимает глаза. Непрозрачная лазуритовая - взгляд невольно ждет золотых прожилок, как на шпалерах - радужка окружена желтоватым, в красной паутинке лопнувших сосудов, белком.

Он смотрит прямо перед собой, не видит никого; руки по-прежнему пляшут по клавишам, скорость не снижается. Впереди, перед господином Сфорца - картина в раме. У художника такая сложная фамилия - Ай-ва-зов-ски, - но картина простая и совсем, каждому понятная: волна, люди привязались к мачте, а волна сейчас захлестнет обоих с головой, и - все, конец...

- Вы не могли бы тут не орать?! - противным, склочным голосом произносит господин Сфорца.

Юноша роняет бритву.

Охранник сочувственно улыбается.

Алваро боится.

Он не боялся все семь месяцев, которые потратил на подготовку к покушению. Не боялся в кабинете рядом с господином Сфорца. Начал только сейчас. Руки заломлены и прикручены к изголовью какой-то странной кровати, кажется, хирургической, ноги тоже привязаны, из всей одежды оставили одни плавки, это не страшно, страшно, что за то время, пока спускались на лифте, и по дороге в подвал отвесили только три серьезных удара - когда сопротивлялся.

Хотели бы убить - убили бы уже сотню раз, значит, господин Сфорца хочет чего-то похуже, а о нем говорят разное, настолько разное, что вычленить правду невозможно, а уж тем более - предугадать свою участь.

Камера похожа на больничную палату, из которой вынесли все оборудование. Гнусный серо-бежевый пластик, наверное, мертвый на ощупь, потускневший никель с оспинами ржавчины. Хуже всего - вонь асептика, хвойная, тошнотворная. Зачем столько? Кровь замывали со стен, с пола?