Светлана Дильдина - Сильнейшие

Ссориться с Лешти Соправителю не хотелось, он понимал, что виной нервозности молодого человека — каменные своды, давящие на душу, и нетерпение Элати, которая не понимала, что происходит и желала подстегнуть события, устраивая Лешти выволочки, как ленивому малышу. Понимал, но и без того хватало забот, чтобы терпеть упреки и дерзости, ладно бы от своего — от «опоры» противника. А в Тейит ждет сестрица Элати…

Долго старался не изменять ни в чем своей обычной неторопливой рассудительности. Наконец не выдержал:

— Ветви Обсидиана грозит вырождение. Да и «опора»… Не многим лучше, — Соправитель смерил Лешти внимательным взглядом, полным в чем-то даже искреннего сожаления. Приятней иметь дело с изученными противниками. Очень хотелось бы обрезать ненужные ветви на дереве… но уж никак не своей рукой.

— Посмотрим, что ты скажешь, когда мой ребенок родится! — в запальчивости сказал Лешти.

— Твоя спутница ожидает дитя?

— Еще нет, — собеседник жалел о вырвавшихся словах. Говорить о нерожденных считалось дурной приметой.

— Что ж, желаю удачи.

Тайна Звездного круга была утеряна северянами — говорят, на юге про подобный еще помнили. Однако Лачи умел говорить с камнями — прозрачные, близнецы звезд, они едва ли не сами раскатывались на обсидиановой плите, складываясь в созвездия. И, казалось, мерцают в свете расставленных вдалеке ламп. А наверху бушевала звездная буря — словно небо встряхивали после дождя, и срывались блестящие капли.

Лачи умел говорить с камнями — достаточно было задать вопрос, чтобы созданные землей кристаллы запели и загорелись. Он спрашивал о ребенке Лешти. По всему выходило — родится дочь, когда бы ни оказалось зачато дитя. И не просто дочь — достойная преемница Лайа.

Лачи хмурился слегка. Еще бы не проболтаться… знать, что станешь отцом Сильнейшей! Если кто укрепит противоположные Меди и Хрусталю ветви, так только она.

Лачи аккуратно собрал кристаллы с черной плиты, сложил в шкатулку из кости.

Едва слышно поговорил:

— Что ж, поздравляю.

И направился к оборотню.

Мальчишка вел себя не так, как вел бы северянин. Понял наконец, что с цепи ему не сорваться. Лачи уверен был — рванется при первой возможности, но пока слушался, хоть и огрызался порой. Лачи попытался представить, как выглядел бы на его месте… ну, хоть Айтли. Нет, об этом думать было совсем неприятно. Одно знал точно: легче мог бы понять отчаяние, отказ от себя, либо постоянный протест, либо хитрость — затаиться и выжидать, но не сомнительное послушание, вызванное четким знанием, какой длины цепь.

Порой задумывался, а кто кому диктует, что запрещено, а что можно? Уж больно хорошо котенок показывал, чего говорить и делать не следует. Не следует, например, даже послушную кошку дергать за хвост… она может шарахнуть лапой прежде, чем сообразит — перед ней же хозяин. А юноша чем дальше, тем меньше был человеком — просто уходил в зверя, как если бы перестал сопротивляться, и тело само отторгало север. И — в облике энихи было легче. Лачи запрещал перекидываться, но преображение выходило уже непроизвольно. К реальности человеческой мальчишку возвращали три имени, одно из которых произносить было весьма неприятно. Лачи думал — быть может, есть и еще… только как их узнать?

Переступил порог с чувством легкой опаски, как и всегда, когда приходил к оборотню. Знал точно, что не может котенок причинить ему вреда, пока сильна власть печати, только предпочитал даже печати не доверять. Зато сохранить голову.

Кайе пристроился в углу, это было его излюбленное место здесь. Над головой — прорезь-окно. Руки пленника сцеплены в замок, ноги скрещены — ни дать ни взять подобравшая лапы кошка. Поза другая, а впечатление то же.

Неподалеку на каменном выступе стояла миска с густой кашей, перемешанной с мелко наструганным мясом. Нетронутая с утра. Лачи нахмурился — поначалу пленник отказывался от еды, но со временем подчинился. Сейчас-то что снова?

— Почему ты не ешь?

— Не могу.

— Кажется, ты опять забываешь…

— Не могу. И печать твоя не поможет. — Он откинул голову, будто пытаясь на потолке разобрать видимое ему одному. По учащенному дыханию, горячечному блеску в глазах Лачи понял, — да еще и золотой чешуйчатый браслет на руке нагрелся, испуганный. Еще немного, и золото это умрет.

Однако…

— Значит, твое пламя сильнее твоего тела… — сказал, размышляя. Мальчишка фыркнул. Не стал возражать, хотя видно было — он думает иначе. Ну, пусть думает…