Дмитрий Щербинин - Спящие боги

– Брат мой… – Любава так разволновалась за него, что едва сдерживала слезы.

И тут раздался новый – очень теплый, похожий на парное молоко голос:

– Ну, что же ты, Любавушка, ничего мне не скажешь. Вот и сыночек вернулся…

Любава незаметно смахнула набежавшие слезы, и даже улыбнулась, обернулась к крыльцу:

– Просто не хотела волновать тебя, мама. Он, знаешь ли, уже раз рядом пробегал. Я его окликнула, а он уши зажал и дальше побежал. Но вот он здесь… – обернулась к Творимиру, и прошептала. – Не говори больше глупостей, не волнуй маму…

– Да, конечно, я постараюсь… – спешил заверить ее Творимир.

Ну, а дальше они прошли в маленький домик, где оказалось очень свежо, чисто и уютно. Тепло, по–домашнему, сияла, потрескивала печка. Мурлыкал, терся об ноги Творимира кот.

Перед Творимиром поставили большую тарелку с аппетитными, искусно прожаренными блинами, вот и сметана; вот и соки. Матушка подошла, положила большую, морщинистую, жесткую от тяжелого физического труда ладонь Творимиру на лоб.

– Сыночек, вижу – истомился ты с дороги. Бледный–то какой, усталый. И в душе твоей усталость чую. Что же ты дрожишь?.. Ну, ничего не говори. Забудь о своих бедах. Они были, прошли, и больше не вернуться. Ты покушай, что я тебе приготовила. Тебе и полегче станет…

Творимир резко кивнул, и затем только, чтобы угодить, стал прожевывать блины. Первый стакан с соком разлил, но второй выпил уже спокойно.

Тепло разлилось по телу, ушла дрожь, кушать блины было истинным удовольствием…

– Вы когда–нибудь слышали о городе Гробополе? – спросил Творимир.

И мать и сестра покачали головами. Мать спросила:

– А что это за город, сыночек?..

– Да вот… – Творимир печально улыбнулся бледными губами и провел рукой по лбу. – Вроде привиделся мне такой город, ну и, в общем, были какие–то страсти – вроде осаждали этот город, вроде кого–то там ненавидел, а кого–то любил. И так все это было отчетливо, будто бы на самом деле. А теперь, совсем немного времени прошло, и, кажется – все это такой бред. И страсти те бред, и ненависть, и любовь… Еще немного времени пройдет, и совсем забудется. Хотя – нет – не забудется! Это нельзя забывать. И я знаю, за что мне такое наказание – тридцать лет в аду…

– Брат, брат. – Любава положила свою ладонь поверх его дрожащей, пылающей ладони.

Творимир покорно кивнул, опустил голову, и уже одними губами прошептал:

– За то, что сестру свою Любаву, за Жару принял…

Они сидели за столом, живо разговаривали – вспоминали детство, еще кушали и пили. Матушка не могла наглядеться на своего сына, и все приговаривала:

– Ты только не уходи, а то уж и не знаю, когда вновь тебя увижу…

…Незаметно промелькнуло время до рассвета, и тут с улочки раздался топот, и в дверь сильно забарабанили. Творимир побледнел:

– Это от царя, за мной…

Мать встрепенулась, прошептала:

– А ты в погреб спрячься.

– Нет – от них не спрячешься. Я сам скажу, что остаюсь.

Творимир шагнул к двери, распахнул. На пороге стоял Бриген Марк, и еще несколько землян. Бриген Марк выглядел очень сердитым. Он сказал громко:

– Ты уже в третий раз убегаешь! Что, остаться здесь решил?!

– Да…

– Что?! – Бриген Марк надвинулся и схватил Творимира за грудки. – Совсем спятил? Да?! Сейчас, когда каждый землянин на счету?! Ты что – предатель?!

– Да… То есть – нет…

– Ты, верно, забываешь, что я командир экспедиции? Мои приказы исполняются безоговорочно. Не хочешь идти миром – поведем силой.

– Здесь моя семья. – неуверенно прошептал Творимир.

– Да куда вы моего сыночка забираете! – взмолилась мать. Видите – как истомился. Ну, дайте ему хоть неделю дома побыть…

Но тут Творимир понял, что сопротивление глупо – так или иначе, его все равно уведут. Потому он опустил плечи, вздохнул:

– Что ж – подчинюсь царской воле…

Сестра старалась вести себя сдержанно, но мать разрыдалась, и, когда Творимир уже сел на коня, и полетел к повороту улицы, крикнула:

– При этой жизни не увидимся больше, сыночек!

Творимир из всех старался сдержать слезы, но одна все же прорвалась. Он сжал побелевшие губы, но, когда они уже вырвались из города – губы все же разжались, сорвалось с них единственное слово:

– Прости!

Это были последние дни лета, почти осень, но погода стояла жаркая, июньская. Небо калило, перегретая земля исходила жаром, и воздух дрожал миражами.

Вот уже третий день, почти без останова, но спешно меняя на постоялых дворах лошадей, скакали к югу. Царь был мрачен, напряженно раздумывал, его приближенные также молчали – боялись неосторожным словом прогневить Тирана. Молчаливость передалась и на остальную часть войска, и на землян.