Дэниел Абрахам - Предательство среди зимы

— Как тебя зовут? — спросила Идаан.

— Чойя, — ответила девушка.

Идаан приняла позу смиренного извинения. Обычно знать не изображала ее перед слугами, но в сердце Идаан, как кровь из пореза, хлынуло раскаяние.

— Чойя-тя, прости меня, пожалуйста! Я неправильно поступила…

— Это еще не все, — прервала ее та. — Сегодня утром прибыл посыльный из Тан-Садара. Он скакал три недели. Кайин Мати мертв. Ваш брат Данат его убил и едет домой. Гонец сказал, что ему еще неделя пути. Данат Мати будет новым хаем Мати. Идаан-тя, он успеет в город к вашей свадьбе!

Одним концом короткая цепь уходила в куб из шлифованного гранита высотой по пояс мужчине, другим была прикована к грубому железному ошейнику на шее Оты. Упершись спиной в серый гранит, Ота сидел и вспоминал бурого медведя, которого видел на главной площади одного предместья под Тан-Садаром. Беднягу привязали к шесту и травили собаками по три, а зрители бились об заклад, кто выживет.

Вокруг стояли стражники в кожаных панцирях с мечами наголо — стояли широким веером, чтобы любой при желании мог рассмотреть пленника. За ними весь пол и два яруса балконов до самого куполообразного потолка заполняли толпы утхайемцев. Хайское место пустовало. Ота подумал, что делала бы охрана, если бы у него возникла малая нужда. Маловероятно, чтобы ему дали помочиться на красивый паркет. Не менее сложно представить, что пленника вежливо уведут в уборную… Любопытно, что, глядя на него, видит знать? Ота не пытался им понравиться, сыграть на сочувствии. Он наследник-выскочка, и все люди в этом зале радовались его поимке и унижению.

Появились первые члены хайской свиты: вышли из потайной двери и расположились вокруг трона. Ота заметил коричневые одежды поэта. Оказалось, что это не Маати, а Семай с грузным андатом, следовавшим за ним по пятам. Маати видно не было. Семай говорил с женщиной в одеждах хайема — стало быть, сестрой Оты. Интересно, как ее зовут…

Последние слуги и советники заняли места, и толпа замолчала. Вышел хай Мати — с той немногой грацией, какая подвластна человеку при смерти. Пышная роскошь одежд еще ярче подчеркивала худобу. На впалые щеки для видимости здоровья нанесли румяна.

По толпе разошлись шептальники. Хай принял позу приветствия, приличествующую судье. Ота встал на колени.

— Мне говорят, что ты мой сын, Ота Мати, которого я отдал в школу поэтов.

Шептальники передали слова хая по залу. Теперь настал черед Оты, но он настолько наполнился унижением, страхом и злостью, что не нашел слов. Только поднял руки и принял позу приветствия — неформальную, с какой крестьянский сын мог бы обратиться к отцу. Утхайемцы зашушукались.

— Мне также говорят, что в свое время тебе предложили одежды поэта, но ты отказался от этой чести.

Ота хотел приподняться, однако цепь позволяла стоять лишь склонившись. Он откашлялся и заговорил, выталкивая из себя слова так громко, чтобы его слышали даже в конце зала.

— Это верно! Я был ребенком, высочайший! И разозлился!

— Еще мне говорят, что ты приехал в мой город и убил моего старшего сына. Биитра Мати погиб от твоей руки.

— А это неправда, отец! Я не скажу, что от моей руки не погиб ни один человек, но Биитру я не убивал. У меня нет ни желания, ни намерения стать хаем Мати.

— Так зачем ты сюда явился? — прокричал хай, вскочив на ноги. Его лицо исказилось гневом, кулаки дрожали. Впервые Ота, повидавший немало городов, увидел хая, так похожего на человека. Сквозь унижение и гнев пробилось нечто вроде жалости, и Ота заговорил мягче.

— До меня дошли слухи, что мой отец умирает.

Шепот толпы, казалось, никогда не прекратится. Он стихал и снова накатывался, как волны на берег. Ота опустился на колени: от неловкой позы болела шея и спина, а сохранять достоинство было бессмысленно. Оба ждали, и он, и отец, глядя друг на друга через пространство зала. Ота пытался почувствовать некую связь, общность родной крови, но не мог. Хай Мати был ему отцом по прихоти судьбы, не более того.

Старик неуверенно покосился по сторонам. Вряд ли он держал так себя всегда — будущих хаев учили ритуалу и изящным движениям. Интересно, каким его отец был в молодости, в полной силе? И как бы выглядел сам Ота в кругу собственных детей…

Хай поднял руку, и толпа постепенно затихла. Ота не шелохнулся.

— Ты нарушил традицию! По поводу того, поднимал ли ты руку на моего сына, мнения разнятся. Я должен подумать. Однако сегодня пришла еще одна весть. Данат Мати завоевал право на престол и возвращается в город. Я посовещаюсь с ним о твоей судьбе. До той поры ты будешь заключен в самой верхней комнате Великой Башни. На сей раз я не допущу, чтобы приспешники тебя убили. Мы с Данатом — нынешний хай Мати и будущий — вместе решим, что ты за существо.