Дэниел Абрахам - Предательство среди зимы

Подбежали Адра и Даая.

— Молчите! — предостерег их Ошай. — Ни слова! Здесь все готовы продать вас за собственную свободу, а покупатели найдутся. Поняли?

Идаан кивнула и указала на большой замок на двери. Ошай покачал головой.

— Ключи у хайского Мастера мечей, — сказал он. — Без него клетки открыть нельзя. Если вы хотели забрать меня с собой, вы плохо подготовились.

Адра шепотом выругался. Ошай пристально посмотрел на Идаан и улыбнулся. Его глаза оставались мертвыми, как у рыбы. Увидев, что она поняла, он кивнул, отошел от железных прутьев клетки и раскрыл руки, будто любуясь рассветом. Первая стрела Идаан попала ему в горло. За ней последовали еще две, но, как ей показалось, уже ничего не изменили. Раздались крики стражи. Дым сгущался. Идаан увела Ваунёги тем путем, который мысленно приготовила для узников. Она хотела освободить всех, чтобы устроить хаос. Дура.

— Что ты наделала? — набросился на нее Даая, как только они отбежали подальше в лабиринт. — Что ты натворила?

Идаан не стала утруждать себя ответом.

Мечи и плащи утопили на дне фонтана. Под прикрытием ночи Адра должен был туда вернуться и от них избавиться.

Теперь все трое воняли дымом. Этого Идаан тоже не предусмотрела. Мужчины отводили от нее глаза. И все же теперь Ошай ничего не расскажет утхайему. Не так уж плохо все кончилось.

Даая ушел к себе, Адра повел невесту по сумеречным улицам к ее покоям. Город жил своей жизнью, камни и воздух не изменились от событий этого дня; все осталось как прежде — и это было неправильно. Идаан остановилась рядом с нищим, послушала песню и опустила в лакированный ящичек две полоски серебра.

У входа она отослала служанок прочь. Никакой прислуги. Решат, что она разгорячена после вечера любви, — и хорошо. Адра всматривался в нее серьезно, как щенок, печальными глазами.

— У тебя не было выбора, — произнес он.

Хочет утешить ее — или убедить себя? Идаан приняла позу согласия.

Он шагнул вперед, чтобы обнять ее.

— Не трогай меня!

Адра отступил, замер, опустил руки. В его глазах, как показалось Идаан, что-то умерло. И в ее груди. Так вот кто мы такие, подумала она.

— Раньше все было хорошо, — сказал он, будто хотел, чтобы она подхватила: «И будет хорошо снова!» Она могла лишь кивнуть. Раньше все было хорошо. Она желала его, восхищалась им и любила его. Даже теперь в глубине души она его любила. Наверное…

Боль в его лице была невыносимой. Идаан подалась вперед и бегло поцеловала Адру в губы, а потом ушла, чтобы смыть с лица этот день. За спиной раздались удаляющиеся шаги.

Идаан чувствовала только усталость и пустоту. На столе ждали сушеные яблоки и засахаренный миндаль, но мысль о еде ей претила. Днем принесли подарки — в честь ее продажи. Идаан даже не стала смотреть, что там. Только искупавшись и трижды намылив голову, пока волосы не запахли цветами, а не дымом, она нашла записку.

Послание лежало на кровати — сложенный вчетверо квадратик бумаги. Не одеваясь, Идаан села рядом, протянула руку, заколебалась, а потом резко взяла записку. Неуверенным почерком были выведены всего несколько фраз.

«Дочка, я хотел провести часть этого счастливого дня с тобой. Жаль, что не получилось. Благословляю тебя и дарю тебе всю любовь, на которую способен усталый старик. Ты всегда радовала мое сердце, и я надеюсь, что ты будешь счастлива в браке».

Устав от плача, Идаан осторожно собрала обрывки бумаги и положила под подушку. Потом воззвала к богам и от всей души взмолилась, чтобы отец поскорее умер. Чтобы он никогда не узнал, какая она на самом деле.

Сначала Маати тонул в боли, потом в дурноте, потом снова в боли. Его мучили не столько кошмары, сколько страхи, бесцельные и невнятные. Он как будто боялся что-то не успеть, плыл на корабле по бурному морю… Мысли распадались и по прихоти тела вновь собирались воедино.

Ночью он пришел в себя и понял, что лежит в некоем полузабытьи, что даже с кем-то говорил, хотя и не смог вспомнить, с кем и о чем. Его принесли в незнакомые покои, скорее всего в хайский дворец. В очаге не горел огонь, но каменные стены излучали накопленное за день тепло. Окна были закрыты ставнями, и свет шел только от ночной свечи, догоревшей почти до четвертной отметки. Маати откинул тонкие одеяла и увидел сморщенную серую кожу вокруг раны и темную шелковую нить, ее скрепляющую. Он осторожно нажал на живот кончиками пальцев, чтобы определить, можно ли шевелиться. Встал и, шатаясь, подошел к ночному горшку, затем, опорожнив мочевой пузырь, в изнеможении снова рухнул на кровать. Хотелось немного полежать и собраться с силами, но когда он открыл глаза, было утро.