Дэниел Абрахам - Предательство среди зимы

— Киян-кя…

— Нет. Никаких «кя». Никаких «милая». Никаких «любовь моя». Хватит. Ты должен покинуть мой дом. И не вздумай возвращаться. Не вздумай сказать хоть кому-то, кто ты, кто я и что мы когда-то были знакомы. Ты понял?

— Я понял, что ты на меня рассердилась. — Ота подался к ней. — Ты совершенно права. Но подумай, как долго я храню эту тайну.

Киян склонила голову набок, как лисичка, которая услышала непонятный звук, и коротко рассмеялась.

— Ты полагаешь, я обиделась, что ты мне не сказал? Что у тебя была тайна и ты не выложил ее после нашей первой ночи? Итани, тебя это, наверное, удивит, но у меня есть тайны в тысячу раз менее важные, чем твоя, а я храню их в сотню раз лучше.

— И ты хочешь, чтобы я уехал?

— Конечно, хочу! Ты ополоумел? Знаешь, что случилось с людьми, которые охраняли твоего старшего брата? Они погибли. Помнишь, что случилось шесть лет назад, когда сыновья хая Ялакета обратились друг против друга? Все закончилось дюжиной трупов, причем лишь двое были родней хаю. А теперь посмотри вокруг. Как я, по-твоему, смогу защитить свой дом? Как я уберегу Старого Мани? И прежде чем ответить, подумай хорошенько, потому что если ты начнешь убеждать меня, что ты сильный, смелый и не дашь меня в обиду, клянусь всеми богами, я сама про тебя расскажу!

— Никто не узнает…

Киян закрыла глаза. Из-под век выбежала слеза и оставила на щеке блестящую дорожку. Ота потянулся, чтобы стереть слезу, но Киян шлепнула его по руке.

— Я бы почти тебе поверила, если бы речь шла лишь обо мне. Не совсем, но почти, но все сложнее. Ты ставишь под угрозу моих близких и дело всей моей жизни.

— Киян-кя, вместе мы сможем…

— Ничего мы не сможем. Мы ничего не сможем «вместе», потому что сейчас ты уедешь. И, как ни странно это прозвучит, я все понимаю. Понимаю, почему ты скрыл от меня правду, почему рассказал сейчас. И пусть к тебе ночью прилетят призраки и выжрут тебе глаза! Пусть тебя проклянут все боги за то, что ты вселил в меня любовь, а потом так со мной обошелся! Теперь уходи. Если ты еще будешь здесь спустя пол-ладони, я позову охрану.

Шелест крыльев за окном, птичья трель, нежная, как флейта. Далекий шум реки. Душистый сосновый воздух.

— Ты мне веришь? — спросила она. — Что я позову охрану, если ты не уйдешь?

— Верю.

— Тогда уходи.

— Я люблю тебя.

— Я знаю, Тани-кя. Уходи.

Дом Сиянти держал в городе жилье для своих — крошечные клетушки, где едва помещались кровать с жаровней. Зато одеяла там были толстые и мягкие, а на кухнях кормили вдвое дешевле, чем у торговцев на улице.

Ночью пошел дождь. Ота лежал в отсветах углей и слушал, как стук капель по листьям смешивается с людскими голосами. На крытом дворе кто-то выводил на губной гармонике живую, но грустную мелодию. Иногда сквозь гул прорывались песня или смех. Ота снова и снова вспоминал слова Киян, которые опустошили его душу.

Глупец он, что сказал ей. Глупец, что раскрылся… Сумей он сохранить все свои тайны, построил бы на лжи целую жизнь. А если бы братья, сейчас не больше чем тени, мгновения полузабытого детства, все-таки его нашли, то Киян, Старый Мани и другие несчастливцы, которых с ним связала бы судьба, погибли бы, так и не узнав, за что их убили.

Киян права.

Прокатился далекий гром. Ота встал с кровати и вышел.

Амиит Фосс всегда был полуночником. Ота нашел его у очага, где тот ворошил кочергой в трескучем пламени и через плечо переговаривался с пятью мужчинами и четырьмя женщинами, которые полулежали на подушках и низких лавках. При виде Оты Амиит улыбнулся и крикнул, чтобы принесли еще пиалу вина. Все выглядели такими спокойными и довольными, что лишь знаток «благородного ремесла» понял бы, что они собрались по делу.

— Итани-тя. Один из тех, кого я пошлю на север, если сумею побороть его любовь к лености и уюту, — с улыбкой заявил Амиит.

Ответив на теплые приветствия, Ота сел у огня и стал слушать. Здесь никто не скажет то, чего ему знать не следует. Представление Амиита передало все тонкости положения Оты, и каждый прекрасно понял, насколько ему можно доверять.

Всех беспокоили вести с севера. Два оставшихся в живых сына хая Мати исчезли. Ни один не явился ко двору другого хая, не попросил, как велит традиция, поддержки. На улицах Мати царила тишь да гладь, никаких кровавых стычек. Зная, что старый хай вряд ли доживет до зимы, некоторые знатные дома уже готовили сыновей на роль нового, если в борьбе за престол все наследники погибнут. Шли подковерные игры, и в Доме Сиянти — как и по всему Хайему — сгорали от любопытства. Это чувствовалось в голосах собеседников, в движениях рук, подносящих к губам пиалы. Даже когда разговор перешел на стеклодувов Сетани и летнюю ярмарку в Амнат-Тане, все то и дело вспоминали о Мати.