Садовница

— Привет, Эрле, — откликнулась та, словно невзначай придвигаясь ближе к своему спутнику.

— Вы знакомы? — в очередной раз удивился Стефан, и Анна неохотно объяснила: — Это соседка моя. Тоже у тетушки Розы живет, — и жалобно добавила, глядя на юношу снизу вверх, — а ты знаешь, я, кажется, еще один пирожок с яблоками хочу…

— Делать нечего. Придется нести, — Стефан притворился озабоченным и улыбнулся стоящей рядом неохватной женщине в белом чепце, открывающем мочки ушей: — Пропустите, тетушка…

Женщина с ворчанием посторонилась — судя по ауре, она была строгой блюстительницей общественной морали и никак не могла одобрять столь откровенного Анниного поведения — и Марк, задумчиво глядя на проталкивающегося сквозь толпу приятеля, неожиданно изрек:

— А что, это неплохая мысль! — и, обращаясь к Эрле, спросил: — Тебе с чем взять?

Девушка попыталась возразить в том смысле, что не голодна, но он и слушать ее не стал, сказав, что в таком случае возьмет для нее два пирожка — один с мясом, другой с капустой — и стал протискиваться в том же направлении, что и Стефан. Потом обернулся, бросил через плечо: — Смотри, никуда не уходи, — и, не дожидаясь ответа, окончательно растворился в людской массе.

Оставшись наедине с Анной, Эрле горестно вздохнула.

— Бросили нас… Вот нахалы.

Анна шутку не поддержала.

— Вернутся, куда они денутся… Давай лучше представление смотреть, и так много пропустили.

А пропустили они и впрямь много. За это время Лоди-Локулька успела совершенно уверить мужа в том, что ночью к ней придет любовник, и снедаемый ревностью Гуттчедойф решил подкараулить его под дверью и задать хорошую взбучку. К тому моменту, когда девушки наконец стали замечать происходящее над ширмой, он как раз выполнял свое намерение, совершенно не подозревая о том, что там, за дверью, его жена предается утехам любви с залезшим к ней через окно соседом-студентом. Зрители смеялись над незадачливым ревнивцем; кое-кто отпускал соленые шуточки в адрес Лоди и ее студента, и Эрле невольно улыбнулась вместе со всеми — уж больно забавен был Гуттчедойф, одновременно и ждущий прихода кузнеца, и опасающийся, что еще неизвестно, кто кого поколотит в итоге. Наконец ночь закончилась, а вместе с ней — и мучения бедного обманутого мужа. Наутро он повинился перед женой, сознавшись, что подозревал ее в измене; та благосклонно согласилась его простить, и муж с женой помирились, к величайшему удовольствию зрителей, которые единственные видели роскошные ветвистые рога на голове ничего не подозревающего супруга.

На этом представление закончилось, и молоденькая смуглая девушка лет пятнадцати с пронзительно-темными глазами и густо-лиловыми тонами в ореоле — можно не опасаться, актрисой она станет и без вмешательства Эрле — призывно потрясая жестяной кружкой, пошла собирать со зрителей плату. Не успела она обойти и половину их, как Эрле почувствовала прикосновение к плечу и обернулась. Оказалось, что это был всего лишь вернувшийся с пирожками Марк; за ним шел Стефан. Невзирая на слабые протесты девушки, Марк чуть ли не насильно впихнул еще теплый пирожок ей в руку. От него так остро и вкусно пахло свежеиспеченным тестом, что Эрле не удержалась, откусила кусочек и только тут поняла, как сильно она, оказывается, успела проголодаться за день. Девушка сама не заметила, как съела сначала один пирожок, потом второй — Марк посмотрел на нее одобрительно и отряхнул руки от крошек.

Стефан тем временем отдал принесенное лакомство Анне, радостно сообщил, что видел в толпе Себастьяна — никак, весь город к кукольнику собрался! — после чего энергично стал проталкиваться к центру площади, где все еще собирала монеты девушка.

— Ты куда? — окликнул его Марк.

— Так мы же смотрели представление, — удивился приятель.

— Ну и что? — не понял Марк. — Мы за пирожками ходили, почти ничего не видели…

Эрле достала из висящего на поясе кошелька медную монету и со словами: "Положи ее в кружку, а?" отдала Стефану…

…В тот день кукольник дал еще два представления, и молодые люди остались на оба, а потом еще побродили немного по городу. Домой возвращались уже поздно; Марк с Эрле пошли вперед, а Стефан и Анна отстали — и, должно быть, довольно сильно, потому что ни шагов их, ни голосов уже не было слышно. Эрле замерзла в тонкой рубашке, и Марк одел ее своей курткой; улицы обезлюдели, погасли окна домов — горожане уже спали, и лишь шлепанье башмаков ночного сторожа далеко разносилось по притихшему городу.