Садовница

— Все. Мы пришли. Вот тут я живу… Можешь отдать мне свертки.

— Хочешь, я угадаю, какое из окон твое? — вместо ответа промолвил юноша, не торопясь расставаться со своей поклажей. — Вон то рядом с водосточной трубой, да?

— Нет, другое, с фиалкой… Но мне и правда надо идти, Марк.

— Ну ладно… — с сожалением протянул студент. — Давай я подержу котенка, пока ты будешь забирать у меня свои вещи.

Но малыш не пожелал расставаться с новообретенной хозяйкой, и даже совместными усилиями им не удалось отцепить его лапки от рубашки Эрле. Тогда Марк пристроил мелкие свертки в корзину поверх продуктов, после чего покупки наконец перекочевали к законной владелице. Одарив юношу благодарным взглядом, Эрле взлетела по ступенькам и исчезла за входной дверью, которую, судя по всему, так и забыли запереть после ее ухода.

Много позже она узнала, что Марк навсегда запомнил ее именно такой: смеющиеся глаза, выбившаяся из-под чепчика прядь, корзина, прижатые к груди свертки и сидящий на плече котенок, не без интереса наблюдающий за тем, как в десятке шагов от людей на серой мостовой крутится сизый голубь, вдохновенно курлыкая голубке и топорща перья вокруг шеи.

…Вечерело. Эрле торопливо пришивала завязки к вороту сорочки: скоро должно было совсем стемнеть, а ей не хотелось жечь свечи. Котенок (Эрле назвала его Муркель) копошился на окне, переминаясь с лапки на лапку, и с тоской следил за двумя затеявшими драку воробьями. Нельзя сказать, чтобы тетушка Роза сильно обрадовалась его появлению, но ее Рыжий и в самом деле был уже очень стар, в доме развелось много мышей, и она резонно рассудила, что лучше котенок, чем они. Поэтому Муркель был оставлен в доме на правах жильца.

В дверь тихонько поскреблись. Зверек вздрогнул и напрягся, готовый в случае чего опрокинуть фиалку и убежать прятаться под кровать.

— Открыто! — крикнула Эрле.

В комнату вошла девушка — маленькая, стройная, очень красивая, с ангельским личиком, забранными в гладкий узел светлыми волосами и оттенками серебристо-сиреневого в ауре, что выдавало едва начавший распускаться талант — столь же простой, сколь и редкий: жить другим и для другого. Одной рукой девушка придерживала подол расползшейся по шву коричневой юбки, из-под которой выглядывала другая — белая и шуршащая.

— Прости, у тебя, случайно, иголки с ниткой не найдется? — извиняющимся тоном проговорила она. — Мне, право же, жутко неудобно, что я вот так к тебе врываюсь, но…

— Найдется-найдется, — перебила ее Эрле. — Давай зашью, у меня и нитки точь-в-точь такие же есть… — не дожидаясь ответа, она нырнула за ширму, взяла со стола мешочек с нитками и вернулась к гостье, на ходу распуская завязки. Достала три мотка, приложила к ткани, пытаясь выбрать наиболее подходящий цвет, потом вытащила вколотую в край мешочка иглу и кивнула гостье на табурет:

— Садись, снимай свою юбку…

— Ой, мне так неловко… От меня одни хлопоты… — снова начала извиняться девушка, но Эрле решительно оборвала ее излияния:

— Ничего подобного, — твердо заявила она. И добавила: — Ты моя соседка, верно?..

…Очень скоро Эрле уже знала о своей гостье все — ну или почти все. Звали ее Анна, родом она была из небольшой деревушки в четырех днях пути от Ранницы. Мать, отец и два младших брата Анны, как впрочем, и почти все жители их деревни, умерли от чумы, когда ей было пятнадцать лет; девушка осталась одна-одинешенька на свете, и ее забрал в свой замок господин барон, весьма и весьма падкий на женскую красоту. В замке Анну не обижали, она даже выучилась шить золотом, но госпожу баронессу наличие соперницы не устраивало, и неизвестно, чем бы эта история кончилась для девушки, если бы за нее не вступился местный священник и не предложил отправить ее в Ранницу: его старинный друг как раз заведовал золотошвейной мастерской при Ранницком соборе и не отказался бы дать девушке работу. Госпожа баронесса на такой выход согласилась, господину барону пришлось уступить жене, и так Анна оказалась в Раннице.

— А ты сама-то откуда будешь? — спрашивала Анна у Эрле. Юбка давным-давно была зашита, рубашка, над которой работала Эрле, закончена и переложена на стол, но заболтавшиеся девушки совершенно забыли о времени. В ответ Эрле вздохнула, передвинулась так, чтобы ручка шкафа перестала впиваться под лопатку, и взглянула в окно — небо поверх черепичных крыш уже давно стало густо-фиолетовым с белесыми вкраплениями звезд.

— Я в Ранницу из Таххена пришла, а до этого где меня только не носило…