Робин Мак-Кинли - Красавица

– Но… – неуверенно начала я снова. Я почувствовала, как слезы собираются на глазах; мне стало ясно, что мне будет не так одиноко, если со мной останется Великодушный.

– Достаточно, – сказал Отец. – Я согласен с Хоуп: ты оставишь себе коня и это нас хоть немного успокоит. Если бы ты была не такой упрямой, тебе тоже стало бы легче, девочка. – И немного нежнее он добавил, – Дитя, ты все понимаешь?

Я кивнула, не смея говорить, и снова подняла ложку. Напряжение рассеялось: мы снова были одной семьей, обсуждали погоду и работу, что должна быть сделана в следующие недели – и все необходимые приготовления для приближающейся поездки младшей дочери. Мы смирились и могли начать учиться жить с этим.

Следующие несколько недель прошли быстро. Осознание того, что я уезжала, не изменило темп нашей жизни намного, как только мы привыкли к новости. Для горожан мы придумали историю о том, что наша старая тетушка, ожидая своей кончины и оставаясь без наследников, предложила одной из нас приехать; и было решено, что мне больше всех это пригодится (да и без меня легче обойтись дома), потому что я смогла бы снова начать учиться. Все наши друзья опечалились, услыхав о моем отъезде, но были рады тому, что они считали "шансом всей жизни" для меня – даже те, кто мало уважал образование, были вежливы и даже радушны, ради моей семьи. Мелинда же сказала:

– Ты должна приезжать к нам, когда будешь дома на праздники – она ведь будет иногда отпускать тебя домой ненадолго, верно?

– О, да, прошу, приезжай к нам в гости, – встряла Молли. – Я так много хочу услышать о Городе.

Мелинда фыркнула: она не одобряла городскую жизнь и слышать о ней ничего не хотела. Она считала, что мы пережили наше бедствие достойно, но хотя она и одобряла мою поездку, понимая претензии тети в такой ситуации, однако все же считала это печальным событием.

– Она видела Город и прежде, – сухо заметила Мелинда и Молли покраснела. Они старались не выспрашивать нас о городской жизни, потому что мы уехали оттуда при весьма неблагополучных обстоятельствах.

– Мы желаем тебе всего хорошего, во всем, Красавица, – продолжила Мелинда. – Но прежде чем уйдем, пообещай, что придешь к нам поболтать, когда вернешься сюда навестить семью.

– Я постараюсь сделать это, – ответила я неловко. – Спасибо за добрые пожелания.

Мелинда немного удивилась моему ответу и сказала, не обращаясь ни к кому конкретно:

– Эта ваша тетя такое чудовище, что ли?

Она поцеловала меня и вместе с Молли отправилась домой. Мы все были на кухне: Отец, задумавшись, курил трубку, Грейс чистила картошку, Хоуп кормила детей; я чинила застежку упряжи Великодушного. Жэр был в кузнице. Мы ни разу не говорили о том, как долго меня не будет – по словам Чудовища, это могло быть навсегда, что невозможно было даже вообразить, так что мы и не пытались.

Чтобы нарушить тишину, я заметила:

– Эта чудовищная тетка, может быть, и не полная выдумка. Возможно, я все-таки смогу возобновить свои занятия: у него наверняка есть библиотека в том большом замке. Должен же он хоть чем-то заниматься, кроме того, что охраняет свои розы и пугает путешественников.

Отец покачал головой.

– Ты не знаешь точно – это ведь Чудовище.

– Чудовище, которое говорит, как человек, – заметила я. – Возможно и читает также.

Грейс закончила резать картошку и положила все в сковороду, где уже румянился лук. Мне стала нравиться жареная картошка с луком с тех пор, как мы уехали из Города; я гадала, будут ли подавать ее в замке. Сама я отказалась бы от такого простого блюда еще пять лет назад, если бы наш повар осмелился предложить нам подобное.

– Красавица, ты думаешь, что все похожи на тебя, – сказала Грейс. – Многие из нас считают чтение самым утомительным занятием из всех. Не говоря уж о латинском, греческом и прочем.

– Мне уже хочется пожалеть это Чудовище, – весело добавила Хоуп, вытирая томатный суп с подбородка Ричарда. – Я все еще помню, как Красавица пыталась научить меня склонениям, к которым у меня совершенно не лежала душа.

Картошка с шипением жарилась.

– Прекратите, – оборвал нас Отец, и как раз в это время вошел Жэр, так что больше не было сказано ни слова. Муж сестры протянул мне кожаную полоску. – Подумал, что поможет. Та лямка в упряжи почти износилась.

– Спасибо, – ответила я.

– Ужин, – позвала Грейс.

Зима медленно начала отступать от нас, что было хорошим знаком; метель, встретившая Отца, кажется, была последней в этом году, и весна уже вступала в свои права. Лесной ручей поломал лед, что собрался по его краям, и понес его вниз по течению со всей силой своих бурных весенних вод. Дорога от дома к кузнице и конюшне покрылась грязью. Грейс подметала кухню и гостиную дважды в день, а я не могла сохранить бабки Великодушного белыми и проводила много времени, оттирая губкой грязь с его серого живота и кожаной упряжи.