Александр Абердин - Парадиз Ланд 2-1

Она хотела сказать еще что-то, но в этот момент к ним подошла хипповая русалочка Оленька и, отобрав у египетской царицы сына своего брата, насмешливо сказала:

- Ну, все, хватит тут подводить под все эти ваши любовные шашни идеологическую базу. Пожалуй, этому малышу еще рано смотреть на такое и будет гораздо лучше, если я унесу его отсюда. А вы, несчастные лесбиянки, давайте, трудитесь, развращайте невинную русалочку.

Русалка с короткой стрижкой и младенцем на руках тотчас исчезла, а Нефертити, словно только и ждала этих слов. Она мгновенно избавила Лютецию от её пышного платья и страстно обняла молодую женщину-друинну, прижавшись к ней своим горячим, обнаженным телом. Свет померк в глазах Лютеции, так напомнили ей это объятья Ольгерда, что она тотчас застонала от страсти и внезапно нахлынувшего на неё любовного наслаждения.

Ей сразу же стало понятно, что подруги Ольгерда вовсе не предавались безудержному разврату. Просто для них это было, как бы прелюдией, своеобразной тренировкой чувств перед тем, как слиться в одно целое. Как маг, обладающий знаниями магии высшего уровня, Лютеция это прекрасно понимала, этому еще нужно было научить юную русалочку Раду и в том не было никакого распутства и разврата, о чем вскользь упомянула русалочка Ольга. Именно поэтому она и поманила к себе свою подружку, пораженную столь откровенными ласками, обрушившимися на неё.

В жаркий летний полдень буднего дня, в небольшом южном курортном городке случилось чудо. Не большое и не маленькое, не из-за какой-то причуды высших сил и не в силу какого-то особого расположения звезд на небе. Чудо это произошло в силу того обстоятельства, что соединились в одной точке пространства чистый лист бумаги, шариковая авторучка и поэт у которого, вдруг, случился стих.

Рука поэта, крепко и уверенно сжимающая авторучку, быстро покрывала страницу блокнота ровными строчками аккуратных букв с красивыми хвостиками-росчерками, рождая, тем самым, чудо следующего содержания:

Поставив последний восклицательный знак, Вячик пристроил свой блокнот на торпеде, широко осклабился, зажав в зубах авторучку, и откинулся на спинку сиденья, заложив руки за голову. Пробежав глазами по только что написанному стихотворению, он решил более не трогать его и не терзать лишними правками. Это было совершенно ни к чему.

Что же, теперь он мог себе сказать, что этот день был не таким уж и неудачным. Хотя он и простоял на вокзале почти три часа в ожидании клиента, потерянного времени было не жаль, ведь у него случился стих. И стих преизрядный. Впрочем, такое случалось у него довольно часто и Вячик к этому давно привык. Куда больше его волновало все-таки то, что он проторчал на вокзале чуть ли не все утро и не заработал ни рубля. Эдак ему придется вновь залезать в загашники, чтобы дозаправить свою "девятку".

Солнце в этот день палило так нещадно, что загнало всех, и без того немногочисленных, "кефирников", так он называл курортников, невесть куда. От привокзальной площади, недавно заново заасфальтированной, поднимался густой, какой-то сизый, в ярких лучах, гудроново-битумный дух, от которого его уже мутило. Да, и перекусить тоже было бы не плохо, но, увы, в бумажнике у Вячика лежал всего лишь один единственный "стольник" и это означало, что обед ему, похоже, придется перенести на вечер.

Он уже стал даже жалеть о том, что сразу же не поехал на рынок, чтобы смотаться пару раз в Учкекен, хотя и не любил связываться с карачаевцами, от которых, в последнее время, можно было ждать всякого. Что ни говори, но вся эта дикая хренотень с демократией жутко все испортила и обострила. От таких грустных мыслей его отвлек чей-то вежливый вопрос: