Etcetera - Оборотень

— Да, не зря я молчала. — задумчиво пробормотала Йин, поднимаясь с мерзлой, покрытой снежком земли, посмотрела на Тайрена. — Эй, ты мой должник.

Севэриан хмуро оглядел ее, ища повреждения, которые мог в запале бешенства нанести. Нет, вроде все в порядке, бледная только немного. Йин внезапно зашевелила губами, беззвучно проговаривая прошлую фразу и просветлела лицом. — Ты мой должник! То есть ты мне жизнь должен… то есть теперь уже не должен. Я отдаю тебе этот долг и ты не будешь должен спасать меня, если что-то случится… — она взъерошила волосы и с надеждой прибавила. — Думаешь, фея на это купится?

— Увидим. — ответил он и задумчиво посмотрел в ту сторону, куда ускакала герцогиня. Закатное солнце щедро расплескивало последние лучи по городу, и первый снег казался красноватым, будто покрытым ржавчиной. — Увидим.

***

У него оказались глаза насекомого. Фасеточные глаза насекомого и жвала, выступающие в уголках губ, покрытые слоем хитиновой чешуи, они слегка шевелились, когда колдун говорил. Глаза Джарриго напоминали мертвые зеркала, которые сеть трещин разбила на десяток равных пятиугольных осколков. И в них Севэриан видел себя. Себя, оскалившегося, устрашенного, полного отвращения. Рот у колдуна был узким, почти безгубым, щеки впавшими и землисто бледными, подбородка тоже почти не было. На спине был горб, скрытый мантией, и при каждом движении слышался звук, словно костяные чешуйки терлись друг о друга под тканью. — Все сюда приходят что-то просить. Ты тоже пришел просить? — сказал он и улыбнулся. По крайне мере сделал нелепую и пугающую попытку. Жвала делали его рот почти неподвижным.

"Никто не понимает нас, верно? Совсем не понимает. — найдя такого же измененного Изгнанник развеселился и даже стал не прочь поболтать. — Человеческая ветвь устарела и зашла в тупик. — тонкими когтистыми пальцами он провел по его лицу. Прикосновение было мягким и безжизненным, словно его трогали ветви дерева, но Севэриан не смог сдержать оскала. По спине бежала крупная дрожь, холодная дрожь, хотелось отступить, и шерсть поднималась на всем его теле дыбом. Но он остался. — Альвы слишком неизменчивы, тролли грубы и аляповаты. Дармы закопались под землю в своей исконной боязни неба. Но ты, ты прав, дитя, что изменился. Как интересссно… Боги велели нам меняться, лишь так можно добиться совершенства. Я вижу такие краски мира, какие никто и не представлял себе. Я слышу то, чего никто не слышал. Но до совершенства еще далеко… я покажу тебе. Я покажу. Ты хочешь стать еще совершеннее?"

Он знал, что никому не расскажет о том, что видел и услышал. О том, что испытал, смотря на чудовищные рубцы на теле колдуна, из которых росли перистые, удлиненные стрекозиные крылья, и черную чешую, как у огромного насекомого. Просто, чтобы не вытаскивать собственные кошмары на поверхность. Просто чтобы забыть. На время. Хотя бы до того, как придется отдавать долги.

С проклятием феи ему повезло, он даже и не подозревал, как. Будь по-другому, колдун даже не выслушал бы его просьбу. Но такому же… чудовищу, почему бы и не сделать дружеское одолжение? Он идет на риск. Но что поделаешь, риск того стоит.

Севэриан смертельно устал, он вымотался, как никогда не выматывался на наемнических заказах, какими бы сложными они ни были. Кажется, прошедший день выпил его до конца, до самой последней капли и осталось только неловко отмахнуться от вопросов брата и провалиться в мертвый сон до наступления рассвета. Все начнется завтра. Сегодня у него не осталось сил ни на что. Но заснуть он так и не смог. Потому что проклятая девчонка Йин то смеялась, то что-то роняла, то доламывала оставшуюся мебель в доме уже полночи. Его личная трагедия и вопли его первой и единственной безответной любви вообще вызывали у нее нездоровое веселье. С ним она была сама предусмотрительность и даже неведомый до этого такт и сочувствие у нее проявились, но то выражение, с которым она смотрела Лилиан вслед, не оставляло сомнений, что всю эту ситуацию она находит забавной. Севэриану хотелось ее придушить.

Она то затихала, то снова заходилась тихим хихиканьем, очевидно найдя очередной предмет для издевательства, гремела чем-то, копошилась, как маленький беспокойный зверек. Йин, даже не нарочно, не задумываясь об этом, всегда нестерпимо ясно умела напомнить о своем присутствии в доме и о том, что с ее появлением нарушен устоявшийся уклад. Он пытался зажимать уши, но слух оборотня, этот проклятый доставшийся ему дар не давал уснуть. Пару раз она даже бормотала что-то, вроде любовь зла, и стучала кулаком по покрывалу, сдерживая усмешку.