Джон Толкин - Хоббит, или Туда и обратно. Избранные произведения

Исходя из сказанного выше, мне, наверное, не следовало бы приводить цитату из детского «животного языка», но дело в том, что создатели этого языка вовсе не стремились сохранить свое изобретение в тайне.

Их язык был доступен всякому, кто потрудился бы его изучить. И говорили на нем не для того, чтобы сбить с толку взрослых и посмеяться над ними. Иными словами, в нем присутствовало нечто новое. Удовольствие от языка проистекало не из ограниченной посвященности в его конструкции. Зададимся вопросом — откуда же? Мне думается — из присущего детям своеобразного языкового ощущения, из желания создать собственный язык ради него самого, ради восторга творения. Мысль эта, на мой взгляд, весьма притягательна и порождает дальнейшие размышления, каковые, надеюсь не без робости, затронут и вас, моих слушателей.

Способность к созданию графических символов присуща всем людям без исключения, однако она находится, если можно так выразиться, в дремлющем состоянии; пробужденная в достаточно раннем возрасте, эта способность позволяет нам воспринять и изучить, с чисто утилитарными целями, по крайней мере одну графическую систему — я разумею письмо. В некоторых людях эта способность более развита, вследствие чего они достигают заоблачных высот в каллиграфии, которая, как известно, уже во многом сродни творчеству художника.

Языковое ощущение (и способность артикулировать звуки) также присуще всем людям без исключения и также находится в дремлющем состоянии; пробужденное, как то обычно и бывает, в достаточно раннем возрасте, это ощущение позволяет нам воспринять и изучить, с чисто утилитарными целями, по крайней мере один язык. В некоторых людях это ощущение более развито, и такие люди становятся полиглотами — или поэтами; это подлинные хранители языка, с радостью и наслаждением сберегающие его для тех, кто данным языком пользуется. И эго ощущение сродни высокому искусству, о котором я говорю и которое, пожалуй, приспело время назвать и описать, искусству, для которого жизнь человеческая слишком коротка. Это искусство есть искусство создания искусственных языков, в набросках или во всей полноте, искусство измышления оных ради собственного удовольствия или даже ради удовольствия гипотетических критиков. Безусловно, этому искусству приобщаются втайне, однако таинственность тут — не более чем случайное стечение обстоятельств. Так уж повелось... Пускай создатели языков — закоренелые индивидуалисты, работающие «для себя», ищущие самовыражения и самоутоления; им все равно необходима аудитория, ибо всякий творец без публики неполноценен. Их усилия вряд ли удостоятся всенародной славы и обретут популярность (и они это понимают); тем не менее, им жизненно необходимо признание, сколь угодно камерное — и, желательно, профессиональное.

Впрочем, я несколько отвлекся и нарушил логику своего выступления, в котором собирался идти по нарастающей, от грубых, первозданных языков к языкам-шедеврам. Поэтому с вашего позволения вернусь к тому, о чем рассказывал, то есть к языкам примитивным. Разумеется, языки нижних уровней иерархии в общем и целом схожи между собой, однако даже среди них наблюдается существенная разница, что вполне естественно: ведь понятие языка необозримо широко и вряд ли возможно исчерпать его до конца, во всяком случае, в теории.

Хорошим примером языка примитивного, но стоящего в иерархии выше «животного», может послужить язык под названием «Невбош» , то есть «Новая чепуха», созданный (и потом заброшенный) человеком, принадлежавшим к приверженцам «животного языка». Этот игровой язык, эта «новая чепуха», как мне кажется, не устарела до сих пор и по-прежнему претендует на роль средства общения (не будем забывать, что на нижних уровнях иерархии различиями между языками группы арго и «языками-творениями» допустимо пренебречь).

Признаюсь вам: я был одним из тех, кто говорил на невбоше . Мало того — я предавался тайному пороку (он был тайным, поскольку говорить на моем языке мне было не с кем) дольше своего сверстника, изобретателя невбоша . Правда, мое участие в этом «проекте» было не слишком значительным: я всего лишь пополнил словарь да слегка подправил орфографию. Как бы то ни было, невбош служил нам языком повседневного общения, даже с учетом того, что, во-первых, был он сложнее «животного языка», а во-вторых, игры играми, но еще нужно было и учиться — зубрить латынь, корпеть над математическими задачками; и все же мы писали друг другу письма на невбоше и сочиняли стишки и песенки.