Алексей Гравицкий - Калинов мост

— Ну, мать-героиня, смотри на своего дважды рожденного. Как назвала-то? Или не решила еще?

— Олег, — с трудом улыбнулась женщина. — Его будут звать Олег.

Запершись у себя он курил, чего никогда себе не позволял на работе. Причем курил судорожно, не накуриваясь. Руки тряслись, и доктор никак не мог успокоиться. Зашла сестра, выпучилась на него, как на восьмое чудо света.

— Что с вами, Виталий Валерьевич?

— Ничего, — он судорожно затушил бычок. — Ничего. Устал я что-то. Надо бы отпуск, что ли, взять. Что у нас плохого?

— У нас хорошее, — улыбнулась сестра. — Главный звонил, просил составить список чего нам нужно, есть средства на реорганизацию.

— Откуда деньги?

— Анонимное пожертвование. Вся больница об этом говорит.

Доктор рассеянно кивнул и сожалением посмотрел на недокуренную, варварски затушенную сигарету.

— Хорошо. А как наш дважды рожденный?

— Олег? — сестра снова засияла. — Все хорошо. Спит.

Москва. 2019 год.

На кладбище было тихо. Толпа долго стояла над могилой, сперва гоняли могильщиков, которые выкопали яму накануне. А ночью прошел дождь и могила оказалась залита водой на полметра. Потом препирались о том, кто и как должен эту воду откачивать, превратившись в подобие базара. Потом вспомнили о поводе по которому собрались и затянули долгие прощания. Сейчас здесь осталась только неприметная старуха, что все это время стояла поодаль.

Она специально ждала в сторонке, когда закончится официальщина, не хотела стоять со всеми. Смотреть на истерики и слушать пафосные речи. При жизни Егора звали Тимофеичем в глаза и алкашом за глаза. Сейчас же его вырядили в костюм и лакированные туфли, которых он отродясь не носил, положили в ящик и долго говорили не то и не так. Сейчас его называли Егором Тимофеичем и вспоминали каким кристальным человеком был.

Не торопясь приблизилась к свежей могилке. Фотография с мраморной доски смотрела тоже как-то не так.

— Такие вот дела, Егорушка, — тихо сказала она памятнику. — Такие дела. Родственников у тебя оказывается много. Кто бы мог подумать. Вон и на доску не поскупились. Сейчас вот выпьют за упокой, и начнут твою квартирку делить.

Старуха опустилась на колени, погладила нежно, по-матерински сырую комковатую землю. Достала из сумки бутылку водки, свернула колпачок и перевернула. Прозрачная струя рывками полилась на могилу, впитываясь в грунт. Порывисто встрепенулся холодный ветер, качнул ветви деревьев, встопорщил седые волосы. На мгновение послышалось будто с ветром прилетели отголоски песни.

«Ой кому-то нынче плачется, а кому смеется…»

— Пей, Егорушко, пей, — тихо произнесла старуха. — Ты при жизни равнодушным не был, оттого и пил, а сейчас тебе во сто крат хуже. Мертвые они больше живых знают.

Успокоившийся было ветер снова дал о себе знать, но как-то вяло. Будто вздохнул кто-то. Старуха погладила влажную землю, выплеснув остатки водки, убрала пустую бутылку обратно в сумку и поднялась.

— Земля тебе пухом, — не удержалась все-таки от банального напутствия старуха и пошла прочь не оглядываясь. Злясь на себя, что слукавила. Ведь знает, как никто, что таким неравнодушным при жизни и по смерти покоя не будет.

Клетка открылась с неприятным лязгом. Огромный черный кот зашевелился в углу. На старуху поглядел соловым глазом, как всегда, когда наедался и спал после ужина.

— Вставай, — распорядилась та.

Кот неохотно открыл глаза и зевнул. Старуха отошла в дальний конец вольера, принялась разбирать тайничок. В отличие от запойного Егорушки ей деньги тратить было толком не на что, потому капиталы Всевидящей складывались в кучку и прятались в тайничок до поры. Теперь пора пришла. Денег в тайнике было не мало, пачек со стодолларовыми купюрами набралось на половину пакета. Самой тащить такую ношу было не особенно приятно. Впрочем, старуха и не собиралась таскать что-то на своем горбу.

— Вставай, я сказала, — повторила она, не оглядываясь.

Кот сердито рыкнул.

— Поговори мне еще, — холодно бросила старуха.

Зверь покорно, хоть и без большой охоты поднялся на ноги и подошел ближе. Старуха повернулась и пристально посмотрела в желтые кошачьи глаза, заглянув, казалось, внутрь до самых потрохов. Пантера взгляда не отвела, но отступила на пол шага.

— Я вернусь через час, готовься, — сухо произнесла старуха.

Зверь как-то совсем по-человечески приподнял бровь.

— Человека из тебя делать буду, — нехотя пояснила старуха и заперла клетку.