Ольга Онойко - Далекие твердыни

И выхватил из ножен Солнцеликий.

Он не собирался пробуждать клинок. Ожив, Солнцеликий мог пожрать целую армию демонов, и не явил бы этим даже сотой части своей мощи. Но лезвие меча лязгнуло и сверкнуло, демон различил на нем какие-то заклятия. Майор Хараи рассчитывал, что он воспримет это как вызов на открытый поединок — поединок, в котором человек доселе ни разу его не побеждал.

И айлльу вышел.

Он мелькнул, словно тень, и встал прямо посреди костра, в который превратилась поляна. Вздыбленная рыжая грива была полна искр. Между раздвинувшихся в хищной усмешке губ виднелись удлиненные клыки — но на этом сходство с животным заканчивалось.

Одетый как знатный воин, в легком доспехе и драгоценностях, демон был совершенно человекоподобен.

Майор Хараи на миг замешкался от изумления.

Айлльу рассмеялся ему в лицо — так, как, должно быть, смеялся над князем Рейи; его собственный меч покинул ножны, на левой руке загорелся и заплясал свет. Демон был уверен, что растерянность человека вызвана страхом и благоговением перед ним, и пока тот медлил, айлльу медлил сам, наслаждаясь властью, предвкушая убийство.

Когда он, наконец, рванулся вперед, Рэндо отпустил с левой руки заклинание, которое все это время писал.

Эта схема, сплетавшая в себе элементы Второй и Четвертой, не имела названия; она была создана здесь и сейчас, и тот, кто владел лишь боевой магией, не мог от нее защититься.

Солнцеликий вернулся в ножны.

Айлльу стоял перед Хараи, неподвижный, как статуя.

Рэндо не собирался убивать его мгновенно: заклятие только сковывало движения и замедляло реакцию. Но оно сработало на полную мощь.

Убрав пламя и заставив уцелевшую листву светиться, в бледном голубоватом ее сиянии уаррец подошел к айлльу.

— Пятеро офицеров, — сказал он, задумчиво созерцая своего пленника, — дюжина солдат… или больше? И сколько местных селян, прежде чем они начали молиться тебе?

Айлльу не мог его понимать, но смутно догадывался о смысле слов; Рэндо прочел это в его глазах.

— Дивное, дикое ты создание, — сказал майор с усмешкой. — Теперь ты мой. Что мне сделать с тобой?

Серебристые глаза айлльу странно пульсировали; приглядевшись, Рэндо понял, что зрачки его ритмично сужаются и расширяются, словно живут собственной жизнью. Магии, впрочем, в этом не было.

…Казалось, нечего и думать: нужно либо убить демона, либо увести с собой связанным и отдать в руки ожесточенных рейичан — то есть убить более мучительным способом.

Поразмыслив, майор Хараи решил, что ни того, ни другого делать не собирается.

Странно было чувствовать животную ауру демона и видеть его вполне человеческий облик. Что это за существо? Отвечает ли оно за свои действия? Несомненно, оно способно мыслить и чувствовать, но как соотносятся друг с другом эти способности?.. Рэндо спокойно казнил бы жестокого убийцу-человека, так же спокойно убил тигра-людоеда, но перед айлльу стоял в нерешительности.

Объяснение показалось ему тогда вполне подходящим, и оно не было совершенно ложным; уаррский маг действительно был потрясен, впервые повстречав лицом к лицу легендарное древнее создание.

Но в действительно руку его остановило другое.

Айлльу был очень красив.

Насильно успокоенный заклятием, беспомощный и беззащитный, теперь он почти не отличался от человека… Лицо айлльу было слегка асимметричным. Подойдя ближе и рассмотрев пристальней, Рэндо понял, что по правой стороне его ото лба к подбородку айлльу идут старые, давно зажившие шрамы. Они выглядели совсем не так, как шрамы у людей, и не портили точеного лица, но, несомненно, когда-то демон был тяжело ранен.

Рэндо захотелось оставить ему жизнь.

Он помедлил немного, потом спросил на местном диалекте:

— Как тебя зовут?

Потребовалось время, чтобы вопрос достиг сознания айлльу, скованного заклятием. Зрачки серебряных глаз чуть сдвинулись, губы шевельнулись:

— …тайс-с…

— Тайс, — кивнул Рэндо. — Уходи отсюда. Уходи далеко. Далеко от людей. Еще раз — и ты мертв.

Он хотел бы сказать больше и яснее, но не успел так хорошо выучить языка. Оставалось только делом выяснить, способен ли айлльу усвоить урок. «Если он окажется совсем диким, — подумал Рэндо, почувствовав при этом глухую печаль, — я убью его сейчас». Мысль была неприятна и казалась кощунственной, точно мысль о необходимости уничтожить прекрасное произведение искусства, но иначе Рэндо поступить не мог. Одно дело — отпустить дикое, но разумное существо, и совсем другое — дать волю неукротимому человекоубийце.