Ольга Онойко - Далекие твердыни

Рэндо открыл было рот, чтобы повторить вежливый отказ — и осекся.

Незашнурованный рият соскользнул с плеч Ллиаллау. Нижних одежд под ним не оказалось, кожа блестела от масла. Хозяин дома был одет точно так же, как его бессловесные служанки.

— Я вижу, вы пренебрегаете женской плотью… Разрешите мне счастье порадовать вас, господин Харай… вы благороднейший человек, и все влечения ваши исполнены благородства… не отказывайтесь от моих услуг, прошу вас, это для меня честь…

Договаривая, маленький вельможа уже сладко улыбался, опускаясь на колени: тело Рэндо ответило ему быстрее, чем сам Хараи сумел выговорить хоть слово. Уаррец был обнажен после купания, сыт, расслаблен, натерт маслом, от приятного запаха которого у него немного мутились мысли; он был завоевателем и господином; в теплой купальне он остался наедине с прекрасным юношей, горячо предлагавшим себя…

Дикий голод, который Рэндо долгие годы держал в узде, во тьме позади сознания, вырвался на свободу.

…проклятое масло бесовски скользило, и к тому же оказалось горьким на вкус. Уаррец стащил Ллиаллау в бассейн. Возможно, для Киная это и было не более чем оказанием почетной услуги, но Рэндо чувствовал себя околдованным. Алые волосы Ллиаллау, намокнув, потемнели, и тянулись в воде, как водоросли. Рэндо сжимал его в объятиях так, что хрустели кости, ниттаец задыхался, зеленоватые его глаза закатились. Навряд ли он ожидал такого напора, Рэндо самому не верилось, что он способен на подобную страсть. Голова у него кружилась, все звуки поглотил шум крови в ушах, и пожалуй, замышляй в ту ночь ниттаец его убийство, жизнь Хараи окончилась бы весьма бесславно.

К счастью, Ллау был слишком дальновиден для этого.

Много позже, разгадывая ход мыслей маленького вельможи, губернатор диву давался, сколько ясных расчетов и далеко идущих соображений в действительности было тогда в его медноволосой голове. Рэндо в те часы мало что понимал и ни о чем не думал; его любовник, стонавший под ним, казалось, в полузабытьи, думал за него.

Поначалу Ллау пытался использовать различные приемы любовной науки, чтобы распалить в уаррце желание, но быстро понял, что заморский исполин слишком голоден, и нуждается только в послушном теле. Потом, когда гость утолил первую похоть, хозяин стал понемногу учить его… Наверняка Уарра показалась ниттайцу страной варваров, когда он обнаружил, что ее сыны, могущественные, как боги, не умеют наслаждаться любовью.

Рэндо же очаровывался все больше и больше. Он был близок к тому, чтобы влюбиться — только из благодарности за доставленное удовольствие. Он не мог оторваться от Ллау: целовал его как сумасшедший, облизывал каждую выступающую косточку, каждую впадинку на теле. Кажется, больше десятка раз он достиг вершины наслаждения, и силы его не иссякали. Разумеется, он довел Ллау до совершенного изнеможения, и отпустить смог, только когда тот начал плакать от усталости и боли. Рэндо, растроганный и взволнованный, испугался, почувствовал за собой вину и немедленно начал вычерчивать на его теле схемы медицинских заклятий, намеренный избавить любовника от неприятных ощущений.

Ллиаллау был потрясен — прежде всего, собственным успехом. Он не ожидал, что уаррец станет беспокоиться и заботиться о случайном наложнике; если дела обстояли так, то будущее виделось куда светлее, чем прежде. Он испытал огромное облегчение, а вслед за тем — благодарность, настолько жаркую, что Рэндо удивился.

Он был необыкновенно счастлив, когда Ллиаллау успокоился, свернувшись у него на руках. Тихим голосом отдавая распоряжения, маленький вельможа дозволил уаррскому великану отнести себя в спальню, и там уснул, доверчиво прижавшись к его груди.

То, что на самом деле все это означало, Рэндо узнал лишь через несколько лет.

По законам архипелага Ллиаллау, сын от наложницы, не мог стать главой дома.

Массажистки, которых Рэндо принял за рабынь, были мать Ллиаллау, квартеронка, и его бабка, полуайлльу. Немудрено, что уаррец не заподозрил в них старших родственниц хозяина — обе женщины выглядели шестнадцатилетними. Они видели и услаждали на ложе куда больше поколений Кинаев, чем мог допустить ум, привыкший считать людскими сроками жизни. Беззащитные и бесправные пленницы, они были самым дорогим сокровищем дома Кинай — хотя уже прадед покойного вельможи-отца видел в них не красивых женщин для любви, но только лишь аптекарский препарат, который следовало принимать регулярно.