Ахэнне - Принцип подобия

Длинноногий Авис оказался тяжелее. Весь путь до сада ноги его часто подрагивали, будто мистик пытался бежать.

Целест сложил трупы под яблоней и цитроном, предварительно расчистив место от листьев и грязи.

Двое мужчин и одна женщина. Тела мало напоминали людей, но это не имело значения. Целест прикусил палец, вспоминая ту самую древнюю молитву, возносимую Богу-Магниту.

Она казалась уместной.

— Requiem Фternam dona eis, Domine:

et lux perpetua luceat eis.

In memoria Фterna erit iustus,

ab auditione mala non timebit.

На последнем слоге он поджег мертвецов. Это был спокойный огонь, ничего общего с плазменными сгустками Декстры или полетом феникса-Тао; сродни погребальному покрывалу ярко-рыжего цвета, почти как волосы самозваного коронера. Целест наблюдал за костром, наблюдал, как гаснет за горизонтом солнце, и думал: хочется курить, постыдно проспал целый день, наверняка ведь последний свой день.

Постепенно пламя съеживалось до углей и фиолетово-белесой дымки, вливающейся в густеющее небо.

Впереди ночь. Ночь длинна. Вербена ждет его.

И ему пора.

*

Притихший дом казался усталым. Потемнелый мрамор — серым, грифельно-серым, как стены Цитадели; резиденция ссутулилась и сжалась, стыдясь луж засохшей крови, ошметков мяса и вороха цветов, стыдливо прикрывающих остатки битвы. Только теперь Целест заметил, что среди мертвых подсохших лепестков появились новые. Они напоминали парчу на язвах прокаженного.

"Вербена спускалась в сад, пока я спал?" — Целест нагнулся, чтобы зачерпнуть бархатистое многоцветие — белые и желтые астры, синий цикорий, поздние ромашки.

Интересно, заходила ли к нему? Стояла ли на пороге, молча разглядывая изуродованное лицо?

Целеста передернуло.

"Ненавидь ее. Враг. Ты поклялся уничтожить".

Он поднялся по лестнице, миновал коридор, тоже заполненный ароматами нектара и гнили, и открыл дверь сестриной комнаты.

Скрипнуло тихо, будто мяукнул неподалеку котенок. Сдвоенная комната — Элоиза и Вербена, спальни отдельные, общий "мини-холл". Карамельная горячая полутьма, извивалось свечное пламя. Серые кресла стояли в точности, как в тот день, когда в одном скрючился связанный Адриан Альена. Целест не удивился — ко всему можно привыкнуть, даже к шуточкам Амбивалента.

— Привет, — сказал он, по-прежнему изучая кресло — одно и второе напротив, стеклянный стол, на нем — раскрошенный немного хлеб, яблоки, пара цитронов и ранних персиков. Начатая бутыль вина и два бокала, а по краям — четыре оплавленных свечи, которые и плясали рыжими тенями по стенам и потолку.

"Будто на свидании", — после этого Целест и поднял голову.

Вербена стояла возле окна, облокотилась на подоконник, для чего ей пришлось приподняться на цыпочки. Амбивалент, всеобщий враг, чудовище из преисподней — подойти и ударить лезвиями, разбрызгивая черную, наверняка ядовитую, кровь.

Вербена смотрела на него. Целест — на Вербену.

"Сколько месяцев прошло…" — изменилась, нет? Выхватывал каждую деталь — заострившиеся черты лица, Вербена состарилась лет на десять; в черных волосах — седина, точно лучи звезды-заколки.

Заколки. Она не снимала ее.

Ресницы чуть слиплись, будто от долгих рыданий, губы и покрасневший нос тоже выдавали недавний плач. Целест представил, как Вербена оплакивала убитых ею — десять слез на каждого, целое море в сумме.

Вздрогнул.

Вербена оторвалась от подоконника. Она была одета в голубой тренировочный костюм — короткие шорты, футболка, открывающая смуглый живот и пол-груди. Она горячая, наверное, а кожа такая гладкая, только чуть-чуть с персиковым пушком. Целест облизал губы.

Амбивалент. Враг. Ненавидеть.

Конечно.

— Привет, — повторил он, и из костяшек пальцев щелкнуло лезвиями. "Амбивалент. Враг. Уничтожить". Он представил, как бьет — в ямочку между ключиц, смуглая кожа мягка, как шоколадное масло; Целест умел убивать быстро.

Сглотнул.

Вербена приблизилась на расстояние вытянутой руки. В неярком свете глаза ее потемнели, точно луну заволокло прозрачными, как кофе с молоком, тучами. Она коротко выдохнула:

— Целест… — протянула руку и коснулась — шеи, мокрой от постоянно текущей слюны, подбородка и израненного лица.

Горячечные пальцы. Пахнут цветочно — всеми цветами, что встречали в холле, на лестнице, гнили вместе с трупами.

— Что? Урод. Извини, какой уж…

— Целест, — повторила она, бережно осязая каждый выступ коллоидного шрама, поблескивающие зубы, кость возле опустелой глазницы. Она рванулась и обняла его, тесно, тепло и одуряюще-нежно; захлебываясь рыданиями и сбивчивым шепотом: