Сергей Карпущенко - Месть Владигора

Владигор не мешкал — нагнулся над плошкой, в которую с верхом был насыпан порох. Кресалом железным, имевшим рубчатую кромку, ударил по кремню. Искры сыпанули прямо на вершину черного зелья, и разом вспыхнуло оно светлым, каким-то радостным огнем, негромко пыхнувшим и испустившим струйку дыма, тотчас отнесенного весенним свежим ветром. Отпрянул Владигор, рука его почувствовала жар нестерпимый, а Крас засмеялся снова:

— Что, ван, злым оказался дух огненный? Теперь посмотри на дно плошки. Видишь, следов копоти там не осталось. Это явный признак того, что получили мы порох добрый, хранящий в себе до времени огненную силу. Теперь же будь спокоен, благородный ван. Ты уже прошел несколько шагов по дороге, ведущей тебя к могуществу. Раньше был ты доблестным, отважным, ловко рубился мечом. Но меч — ребячья безделка в сравнении с силой, спрятанной в этом порошке. Ко многим делам великим он тебе открывает путь. Только придется тебе оставить предрассудки прежние. Враги твои для того тебе и нужны, чтобы их карать. А с душой телячьей ты не будешь не только задом коровы, но и клювом петуха.

Владигор, преисполненный признательности, хотел обнять чародея, научившего его столь многим необходимым для правителя вещам, но сердце у князя уже не знало благодарности даже к своему новому учителю. И Владигор, точно он ощущал на своих плечах бремя императорской мантии, с невозмутимым лицом спросил:

— Когда же можно будет разрушить стены Пустеня?

— Очень скоро, ван. Дай мне человек десять с заступами и кирками, чтобы мы сегодня ночью сделали под стеной города подкоп. Яму мы прикроем досками и дерном, чтобы днем иги не смогли обнаружить работы нашей. На другую ночь заложим в эту яму под стеной бочки с порохом. Шнур пороховой я изготовлю сам — ведь не бросать же искру от кресала на этакую гору огненного порошка? Шнур зажжем и убежим подальше, а как только часть стены взметнется к небу, врывайся со своими воинами в Пустень, лучше в спящий, и руби и режь всякого, кого увидишь. Знай, победитель оправдан в средствах, которыми он пришел к победе. На то он и победитель.

Едва начались работы по производству зелья, как по стану синегорцев поползли слухи — безрадостные, тревожные, они беспокоили каждого, потому что никто не знал, для чего князь придумал всем такую тяжкую ежедневную работу, не сулящую ни выгоды домашней — еды не прибавит, — ни удачи военной. Собирались по вечерам в землянках небольшими кучками, тихо обсуждали начинания князя. Говорили об этом, плотно притворив за собой двери. Такие иной раз можно было услышать разговоры:

— А все с этого проклятого чужестранца узкоглазого началось. Не было б его, не мешкали бы, пошли бы на приступ с лестницами, и уже нашим Пустень мог быть.

— Да, околдовал его, видать, сей лихой человек. Это ж надо — уговорил брата родного на смерть отправить и даже на тризне его не присутствовал.

Другой синегорец, работавший на мельнице, где мололи порох, сказал:

— Мое вам слово, братья: идет на нас напасть великая. Сами видите, уж с Ладора Владигор изменился очень. В деле воинском, ратном сноровку потерял. Неудача за неудачей. А тут связался с каким-то чужаком. И скажу вам, что работаю я с утра до вечера, делая какой-то неведомый никому порошок. Знаю, что горит он сильно, — сам брал щепотку да поджигал, и пробовать его надобно на вкус, только совсем маленько. И вот втемяшилась в башку мою такая вот мысль: а не задумал ли Владигор нас всех потравить, чтобы избавиться от такой докуки, как уведенный из родных земель народ…

Кряхтели синегорцы, чесали в своих затылках и никак не умели объяснить друг другу непонятное поведение их князя. Иные втихомолку считали его тронувшимся в уме, а то как иначе можно было б так жестоко распорядиться с братом. Короче, дело делали, а все же недовольный ропот распространялся по синегорскому стану.

И Путислава тоже чуяла во Владигоре черную и злую силу. Раньше представлялся он ей витязем, лишенным страха, честным, справедливым. Теперь же, после убийства любимого супруга, углядела Путислава в нем черты жестокого, безжалостного зверя. Хотела было убежать из стана, чтобы идти куда глаза глядят, но Любава отговорила ее:

— Постой, голубушка! Сама вижу, что как будто помутился разум брата моего. От забот, от неудач помутился. Придет время, и падет он пред тобою на колени, прощения за Велигора просить станет.

— Нет, не падет, — тихо, скорбно отвечала Путислава. — Если уж человек связался с нечистью, трудно будет ему расстаться с нею. А я знаю точно: околдован Владигор этим узкоглазым.