Любовь Деточкина - На бегу

– Сколько стоит ваша мечта? Сколько вы готовы за нее заплатить? Вот здесь простые. Недорого. А эта полка уже премиум класс. Есть еще эксклюзив на заказ. Очень дорогая. Одна в своем роде. И любая из них может стать вашей.

– Готов отдать жизнь.

– Зачем мне ваша жизнь? Я продавец. А времена рабства прошли. Что мне делать с вашей жизнью? Уходите и возвращайтесь с деньгами.

Дверь лавки закрылась, и когда входной колокольчик перестал звенеть, Лион спросил:

– Дедушка, ты же сам говорил, что настоящая мечта всегда стоит жизнь.

– Говорил.

– Он был готов платить.

– Ага.

– Почему ты не продал?

– Он не был готов платить мне. Тебе ведь нужны новые ботинки, а бабушке шаль.

– Я запутался.

– Мы лишь посредники в этой сделке, как и многие другие. Мы берем свою комиссию, и берем ее деньгами. А жизнь – является платой для самой мечты, которую получает человек.

– Значит, купить можно только одну?

– Некоторым удается сторговаться и оплатить своей жизнью несколько. Но не надо обманываться. Мечты всегда забирают свою плату.

Он знал, что скоро умрет. И за несколько дней до смерти он пришел на площадь перед музеем и, собрав людей, сказал:

– Я оставляю здесь свое вдохновение, потому что не вправе его брать туда, где не смогу творить, и после моего ухода каждый сможет любоваться им и использовать, если посчастливится.

– Почему ты сидишь и ешь колбасу?

– Не понял.

– Почему ты ничего не делаешь?

– А что мне делать?

– Почитай. Когда ты последний раз читал?

– В технаре.

– Ну вот, выучи что-нибудь.

– Нахрена?

– Чтобы стать лучше.

– Мне не надо.

– Всем надо. Совершенствование – путь всех мыслящих существ.

– Я уже.

– Этот путь бесконечен.

– Тогда вообще смысла нет.

– Ты заболел?

– Да вроде, в норме.

– Да где же, в норме. Ты посмотри, что с твоими чакрами!

– Икрами?

– С биополем. Оно все в омерзительных сгустках липкого страха, злобы и… О! А это зловонное зеленое пятно. Ты что, пил алкоголь?

– Ну да, бухнул вчера с друзьями.

– Да ты неадекватен.

– Адекватен, иначе бы не пришлось платить алименты.

– Ты несешь какой-то бред.

– Это ты несешь бред с какими-то икрами и чтением.

– Соберись, вставай, прими позу дерева.

– Какого дерева?

– А ты случаем, не падал? Тебя по голове не били?

– Били. Пару раз кирпичом, один раз монтировкой. Но все нормуль, зажило.

– Видимо, не все. Ты меня слышишь, понимаешь, но в остальном какая-то беда.

– Ага слышу, Гога сказал, что крутой приход, глюки и голоса.

– Ты под наркотой?

– Ага.

– О боже, Антон, ты что с собой творишь!

– Я Вася.

– Так, подожди. Москва, улица Талалихина, 18, квартира 5. Антон Бривко.

– Адрес этот. Антона тут больше нет. Теперь тут я живу.

– А где Антон?

– Этот чудик собрал свои кристаллы, ковры с вышивками, книги и укатил в этот, как его, шабан, шамбал. А мне пожить тут разрешил.

– Тогда все ясно. Ошибочка вышла. Мне замену на работе дали, а данные видимо старые. Извините за беспокойство. Кушайте дальше.

– Спасибо. Я провожу.

– Что вы, что вы. Лучше я сам. Приятного вечера.

Гремело. Ливануло. Выдохнул, словно ожил. Глубоко задышал влажным густым воздухом, словно наелся дождя. Вдалеке сверкало, озаряло черное небо фиолетовыми вспышками светомузыки. Большая ночная дискотека. Но это уже не важно, главное включило. Сел писать. Вот, пишу. Что пишу, еще неизвестно. Но уже пишу – это главное.

Осенним погожим утром она развешивала постиранное белье на веревке во дворе. Двор был старым, маленьким и тупиковым. Вокруг кусты, считающие себя деревьями, начинали красить первые листья в желтый цвет. Так оно и бывает. Вначале ты – крохотная очаровательная почка. Ты выглядываешь из кокона своим юным, еще нежно зеленым уголком. Потом набираешься сил и раскрываешь миру свою ослепительную сочную зелень. Поворачиваешься к солнцу и радуешься каждому дню. А потом это же солнце палит тебя своими обжигающими лучами, и ты огрубеваешь, темнеешь и покрываешься пылью. И вот солнце начинает жалеть тебя и светит реже и мягче. Но на смену ему приходит перерождение твоей дымной огрубевшей зелени в желтый саван, в котором ты отправишься в свой последний путь к тлену во имя вечной жизни.