Анатолий Нейтак - Уроки гнева

— Всё это хорошо, но я хочу опробовать матрицу. Увидимся через час.

Одним движением пальца Гес прервал связь, стирая лицо Веррима с экрана. Замер, таща на поверхность сознания упруго-скользкое подозрение. Не вытащил, мысленно махнул рукой и вызвал перед внутренним взором красоту матрицы.

Сила вспыхнула в точке меж бровей, расплавленным металлом растеклась под черепом. Да, это действовало по-настоящему быстро и по-настоящему сильно. Почти болезненно… почти. Очень скоро Летун забыл обо всём, нырнув в поток стремительного бегства. Тело погрузилось в свет. Ритм сердца стал зарёй над бесконечностью сияющих холмов. Холмы выравнивались, текли, танцевали, слагаясь в совершенную структуру — и в движении рождали собственные ритмы.

Свобода!

Подобное, шуршала тихо память, впервые получилось в лесной башне. Слияние с оружием, блик идеала. Теперь ты слит с собой — и не чутьём, а знанием своим. Ключ найден. Навсегда.

Открылась дверь. И на её пороге…

Гес не узнал вошедшую: разум померк на фоне вспышки силы. Эта сила швырнула двух людей друг к другу, не спрашивая изволения рассудка. Однако Гес ещё сумел вспомнить о Лаэ… о да, сумел… мгновение спустя, когда было уже поздно. А Гельда и вовсе ни о чём не вспомнила, шагнув навстречу судьбе, как шагают с обрыва. Река небесного жара приняла её без всплеска, и сама она стала — огонь: жадный, нагой, неистовый. Это нельзя было сравнить ни с чем. Сравнения умерли, слова осыпались пеплом. И из пепла слов восстало единое существо. Феникс. Юный и вечный, как сама жизнь, одетый лишь в собственный свет, в нетленные ризы славы.

— Космос и бездна, — прошептал один из наблюдателей, зажмуривая слезящиеся глаза и отворачиваясь. Его напарница продолжала смотреть… и виски её седели прежде срока.

А потом часть экранов мигнула и погасла: перегрузка. Пищали биомониторы, выдавая невозможные параметры. Ожил зуммер программы контроля, докладывая об аварийном отключении младших искинов. Старший искин программы, Твистер, бросил в бой все резервы, все вычислительные мощности. Но попытка обработать полные данные в реальном времени лишь ввергла его в информационный ступор.

И тогда в резервном контрольном центре наблюдающий за наблюдателями, бледный, потный и дрожащий, но решительный, как пилот, идущий на таран, откинул пальцем прозрачный колпачок. Щёлкнул тумблером. Вздохнул…

И нажал на тугую кнопку цвета артериальной крови.

Орбитальный комплекс не имел систем самоликвидации. Но сторожевой крейсер с успехом мог заменить её. Получив сигнал, большие асинхронные излучатели крейсера изрыгнули волну разрушительной энергии. Цунами гравиволн, сминающих пространство, на микросекунды опередило смертельный блеск тераваттных лазеров. В этом блеске испарилось, мгновенно став облаком перегретой плазмы, то, что чуть раньше изорвал в пыль деформационный фронт.

Залп! Залп! Залп!

Лазеры не просто испарили комплекс, превратив три с лишним тысячи тонн вещества в облако элементарных частиц, но и вымели это облако с орбиты, как великанская метла, своим световым давлением. Если бы не подработка главным планетарным приводом, отдача от любого из этих залпов — даже частично скомпенсированная! — отправила бы крейсер прочь из системы по гиперболической траектории.

Но существо, единое в двух телах, почти не заметило атаки. Удар запоздал: новорождённый Феникс уже вышел за пределы трёхмерия. Что ему был после этого огонь тераваттных лазеров, превосходящий жар звёздных недр тысячекратно? С каждой секундой он сгорал и возрождался в ином пламени. Волны разрушения прокатывались лишь через один континуум — один из великого множества, в которых бились крылья Феникса и звучал его крик…

Но никакой экстаз не длится вечно. Бытиё Феникса имело свою цель, и когда цель эта была достигнута, финальный толчок крыльев бережно опустил двоих — опять двоих — людей почти в ту же точку пространства, откуда начался их полёт.

…Эхагес всплыл на поверхность первым.

Песок. Тёплый. Мягкий.

Прибой — эхо, тень настоящего дикого прибоя — шепчет рядом свой солёный пульс.

Свет солнца — в глаза. Но щуриться лень. Да не очень-то и нужно.

Мир — чистый лист. И тысячегранный светлый кристалл. И бархатная бездна. И полёт — свобода без границ. А рядом, только руку протянуть…

Светлый кристалл хрустнул. Сеть мелких чёрных трещин покрыла слиток радости. Это даже не было больно. Боль? Смешно…

О, будь это просто болью — как было бы легко!