Макс Фрай - Одна и та же книга

А ведь ничто не предвещало.

Аэропорт имени Леонардо да Винчи следует незамедлительно переименовать в честь Мёбиуса-Клейна. Иначе как объяснить, что мне удалось, прилетев в терминал В, выйти из самолета и, педантично следуя указателям, прийти получать багаж в терминал А, который, строго говоря, вообще в другом корпусе.

Такое вот было начало.

Потом был экспресс имени все того же Леонардо да Винчи, он привез меня на вокзал Термини, из здания которого еще надо выйти в нужную сторону, а нужная мне сторона, ясное дело, была удалена от платформы на максимально возможное расстояние. Мне показалось, дорога через вокзал заняла полдня. Хотя на самом деле минут десять, конечно. Десять бесконечно долгих минут тяжелого умственного и физического труда, который чуть было не превратил меня в человека, но бог миловал.

Потом была гостиница, скверная, зато смешная. То есть сразу шесть гостиниц разной степени звездности расположены в одном подъезде, вперемешку с еще какими-то учреждениями и, кажется, даже частными квартирами. Моя оказалась на самом верху, с прекрасным видом с балкона на другие такие же балконы, крыши и телевизионные антенны.

А потом было метро. Думаю, метро — худшее из всего, что есть в Риме. То есть ничего из ряда вон выходящего, но людей многовато. Раза в два меньше, чем, скажем, в питерском метро в час пик. Но для меня и это перебор.

И вот сижу я на Piazza del Popolo и мрачно думаю, что Рим, видимо, слишком велик для меня. Но надо покурить и попробовать сделать вид, что мне здесь нравится. И продержаться в состоянии самообмана хотя бы пару часов. Иногда это работает.

И тут он ко мне подходит, весь такой из себя смуглый и голубоглазый, юный и седой, просит: «Сверни мне сигаретку» — уж не знаю, на каком языке, но все понятно, чего тут непонятного, и я сворачиваю, и он берет, касается пальцами моей руки, и музыканты заводят это свое, вернее, не свое, а квиновское «Innuendo», и лед, и пламя, и свет, и прочая эзотерическая литература.

Кстати, потом, после того как он исчез с моей сигаретой, ко мне стали подходить всякие попрошайки, жалкие и разбитные, на любой вкус, они хотели денег и табаку, на худой конец, были готовы дорого продать мне увядшие розы, пластиковые штативы для камеры и солнечные очки. Все они ушли ни с чем, потому что всякий, кто хочет от меня что-то получить, должен мне понравиться, иные аргументы не катят. Четверть часа спустя поток попрошаек внезапно прекратился, и до меня вдруг дошло: да это же Рим хотел убедиться, что я — не просто добрая душа, милосердно раздающая свое имущество всем страждущим, а жадина, у которой снега зимой не допросишься, и сигарета была не одолжением от избытка, не подаянием первому попавшемуся попрошайке, а даром избранному, возлюбленному, безошибочно опознанному Ему. Теперь убедился. И доволен. И можно расслабиться.

Теперь мы, получается, дружим — Рим и я. Он разыгрывает передо мной человеческие комедии, с текстом и без, ставит мне свет, устраивает дивные закаты, заставляет уличных музыкантов играть венгерские танцы Брамса и, конечно же, варит кофе. И вот на этом-то месте я умолкаю в смятении, потому что для похвалы римскому кофе нет слов ни в русском, ни, подозреваю, в любом ином человеческом языке.

Ночью в некоторых городах обязательно будет туман, да такой, что собственные руки разглядеть — задача не из простых, совсем как во сне. От этого утром многие встанут, не просыпаясь, да так и пойдут по делам. Не поднимайте им веки, если встретите, пусть себе спят.

А некоторые, напротив, так и не смогут заснуть, сладко промаются всю ночь, сидя на подоконнике — сигарета за ухом, термос с чаем или, напротив, початая бутылка текилы, щепоть соли, лайм, можно без хлеба. И вот им-то, бессонным, достанется главный приз. Известно же, если не спать больше суток, переполниться впечатлениями и ощущениями, довести себя до полного изнеможения, дождаться второго дыхания и третьего (а четвертому не бывать), две основные составляющие — ловкая, изворотливая, но глупая, по большому счету, обезьяна и молчаливый мудрец, не имеющий почти никакого отношения к человеческим делам, — садятся на краях пропасти, которая их разделяет, болтают ногами и с тупым интересом глядят друг на друга. Оба в этот момент почти равны в своей неспособности вести себя привычным образом. Им некомфортно, но интересно.